Читать интересную книгу Моммзен Т. История Рима. - Теодор Моммзен

В VII столетии [сер. II — сер. I вв.] Рим отказался, по крайней мере относительно Италии, от этой безусловной централизации политической жизни римской республики в одном центре, городе Риме. С тех пор как Италия стала единой городской общиной, и городская территория простиралась от Арно и Рубикона вплоть до Сицилийского пролива, пришлось организовать внутри этой большой городской общины другие, менее обширные. Таким образом в Италии возникли общины полноправных граждан, и по этому случаю, вероятно, были разбиты на несколько мелких городских округов области, которые могли быть опасны вследствие своей величины и до сих пор еще не были разделены. Положение этих новых полноправных гражданских общин являлось компромиссом между положением, которое они занимали до сих пор в качестве союзных государств, и положением, которое они должны были бы занимать по старому праву в качестве составных частей римской общины. В основу было положено в общем устройство прежней формально суверенной латинской общины или же устройство римской старопатрицианской общины, управлявшейся консулами, поскольку их устройство в главном было сходно с римской общиной. Разница была лишь в том, что одинаковым учреждениям были даны разные названия, в муниципиях менее громкие, чем в столице, т. е. в государстве. Во главе было поставлено собрание граждан с правом издавать городские постановления и выбирать должностных лиц общины. Городской совет из 100 членов играл роль римского сената. Суд находился в руках четырех судей: двух постоянных судей, соответствовавших двум консулам, и двух судей по торговым делам, соответствовавших курульным эдилам. Полномочия цензоров возобновлялись так же, как в Риме, каждые пять лет и заключались, по всей видимости, главным образом, в заведывании общественными постройками; они возлагались на высших должностных лиц, т. е. на обоих постоянных судей, которые в таком случае принимали почетный титул «судей с цензорскими или пятилетними полномочиями». Казной заведовали два квестора. Культом ведали обе жреческие коллегии, которые одни были известны древнейшему латинскому праву, а именно муниципальные понтифики и авгуры.

Что касается отношений этого вторичного политического организма к первичному, т. е. к государству, то в общем оба они обладали всеми политическими полномочиями. Поэтому постановление общины и imperium должностных лиц общины были столь же обязательны для местных граждан, как для римлян постановления народного собрания и imperium консулов. Отсюда в общем совпадающие функции государственных и городских властей. Так например, те и другие имели право производить оценки и облагать налогами, причем при городских оценках и налогах, назначаемых городскими властями, не принимались во внимание наценки и налоги, установленные римскими властями, и обратно. Римские должностные лица могли заведовать общественными постройками по всей Италии, местные — на своей территории. В случае конфликта община, конечно, уступала государству, и народное постановление отменяло муниципальное. Формальное разделение компетенции существовало только в области суда, который в противном случае пришел бы в крайне хаотическое состояние. Вероятно, римским судьям и присяжным было предоставлено рассмотрение всех важнейших уголовных процессов, в области же гражданских дел — более сложные дела, требовавшие активного участия руководящего лица. Италийским городским судьям предоставлены были менее важные и менее сложные дела, а также дела, требовавшие срочного разрешения.

О происхождении этого италийского общинного устройства до нас не дошло сведений. Вероятно, оно связано с исключительными постановлениями для больших гражданских колоний, основанных в конце VI столетия [сер. II в.] (I, 755). Во всяком случае некоторые отдельные и сами по себе маловажные формальные различия между гражданскими колониями и гражданскими муниципиями указывают на то, что новые гражданские колонии, которые в то время стали на практике заменять латинские колонии, первоначально находились в лучшем государственно-правовом положении, чем гораздо более древние гражданские муниципии. Это преимущество могло заключаться только в общинном устройстве, приближающемся к латинскому и впоследствии введенном во всех гражданских колониях и гражданских муниципиях. Новые порядки можно проследить впервые в революционной колонии Капуе. Несомненно, они получили полное применение лишь тогда, когда в результате союзнической войны все прежние суверенные города Италии пришлось организовать как гражданские общины. Нельзя сказать, были ли детали установлены уже в законе Юлия или цензорами 668 г. [86 г.] или же лишь самим Суллой. Передача цензорских функций судьям, по-видимому, произошла по аналогии с уставом Суллы, устранявшим цензуру; однако возможно, что она связана с древнейшим латинским устройством, которое тоже не знало цензуры. Во всяком случае это городское устройство, включающееся в собственно государственное устройство и подчиняющееся ему, является одним из самых замечательных и самых чреватых последствиями явлений эпохи Суллы и государственной жизни Рима вообще.

Правда, античность не была в состоянии установить правильное отношение между городом и государством, точно так же, как она не была в состоянии развить представительную систему правления и другие великие принципы нашей современной государственной жизни. Однако она довела свое политическое развитие до того предела, при котором это развитие перерастает и взрывает старые рамки. Прежде всего это произошло в Риме, который во всех отношениях стоит на рубеже и стыке между старым духовным миром и новым. С одной стороны, в законах Суллы исконные народные собрания граждан и городской характер римской республики превращаются почти в лишенную значения формальность; с другой стороны, община, стоявшая в рамках государства, уже полностью развита в италийской общине. За исключением названия, которое, правда, в подобных случаях имеет весьма важное значение, эта последняя конституция свободной республики провела на практике представительную систему управления и государственный порядок, основой которого являются общины.

Это не изменило общинного устройства в провинциях; функции должностных лиц в несвободных городах за особыми исключениями по-прежнему ограничивались областью администрации и полиции и разбором тех судебных дел, которых римские власти предпочитали не касаться сами.

Таково было устройство, данное Луцием Корнелием Суллой римской общине. Сенат и сословие всадников, граждане и пролетариат, италики и провинциалы приняли его в таком виде, в каком оно было продиктовано им правителем, если не без недовольства, то во всяком случае без сопротивления. Не так отнеслись к этому делу офицеры Суллы.

Характер римского войска совершенно изменился. Реформы Мария снова сделали его более боеспособным и годным, чем в то время, когда оно не хотело сражаться под стенами Нумантии. Но вместе с тем оно превратилось из гражданского ополчения в сборище наемников, которое не было предано государству, а было верно своему начальнику только в том случае, если он умел привязать его лично к себе. Эта полная перемена духа римской армии отвратительно проявилась во время гражданской войны. Шесть полководцев: Альбин, Катон, Руф, Флакк, Цинна и Гай Карбон пали от руки своих солдат. До сих пор одному лишь Сулле удалось держать в руках эту опасную банду, но, конечно, только благодаря тому, что он давал свободу ее диким вожделениям, как никогда еще не давал до него ни один римский полководец. Если на этом основании Суллу считают виновником упадка старой военной дисциплины, то это обвинение отчасти правильно, но тем не менее несправедливо. Сулла был первым римским должностным лицом, который был в состоянии выполнить свою военную и политическую задачу, лишь выступая в роли кондотьера. Но он принял военную диктатуру не для того, чтобы подчинить государство господству солдатчины, а для того, чтобы всех в государстве и, главным образом, армию и офицеров заставить подчиниться снова гражданскому порядку. Как только это выяснилось, против него поднялась оппозиция в его собственном штабе. Пусть олигархия — рассуждали военные — играет роль тирана по отношению ко всем остальным гражданам; но что генералов, которые своим мечом снова подняли опрокинутые кресла сенаторов, призвали к безусловному повиновению этому же сенату — это казалось невыносимым. Против новых порядков восстали два офицера, которым Сулла доверял больше, чем другим. Когда Гней Помпей, которому Сулла поручил завоевание Сицилии и Африки и которого он избрал в мужья своей дочери, выполнил свою задачу и получил от сената приказ распустить свою армию, он отказался повиноваться. Дело чуть не дошло до открытого мятежа. Квинт Офелла, стойкости которого под Пренесте Рим обязан успехом последней и самой трудной кампании, добивался консульства в явное нарушение новых правил, так как он не занимал предшествующих должностей. С Помпеем дело кончилось если не искренним примирением, то во всяком случае соглашением. Сулла хорошо знал своего соратника, и поэтому не боялся его и не обратил внимания на дерзкие слова Помпея: «Люди больше интересуются восходящим светилом, чем заходящим». Тщеславный юноша получил от Суллы пустые почести, которыми так дорожил. В этом случае Сулла проявил уступчивость. Но по отношению к Офелле он показал, что он не из тех, кто боится своих подчиненных военачальников. Когда Офелла, вопреки конституции, выступил перед народным собранием в качестве кандидата на должность консула, Сулла приказал тут же на форуме заколоть его. Он сам объявил собравшимся гражданам, что убийство совершено по его приказанию, и объяснил, чем оно было вызвано. Характерная оппозиция главной квартиры против нового порядка на некоторое время утихла. Но она продолжала существовать и служила практическим комментарием к словам Суллы: «Что я теперь делаю, нельзя сделать во второй раз».