притом принял основательно.
– Вот именно, – сказал Пасечник, протягивая свой пустой стаканчик. – Что же это такое? Мы сюда шли, сил не жалели, а что теперь?
– Это в каком таком смысле – «теперь»? – спросил дядя Миша, наливая. Уши его пылали, словно два маленьких костра. – Может, вам наша самогоночка не нравится?
– Вот рассиропился, словно малый ребенок, – сказала хозяйка, взяв бутылку и разливая остатки себе, Пасечнику и отцу Фалафелю, который привалился к стоящему гробу и благодаря этому держался на ногах.
– А вам я сейчас принесу, – сказала хозяйка отцу Мануилу, – только в подвал спущусь.
– Если это только из-за меня, то не беспокойтесь, – сказал заплетающийся языком, но твердо держащийся на ногах, всегда вежливый отец Мануил. Потом он немного подумал и добавил:
– Ну, разве что если немного, грамм двести, для затравки.
– Сделаем, милый, – утешила его хозяйка. – Сию секунду принесу.
– А мы покамест начнем с Богом, – и отец Мануил достал из сумки фелонь и епитрахиль, а затем и кадильницу, которая все никак не хотела разжигаться.
– Начинайте, миленькие, начинайте, – подал голос кто-то из собравшихся. – Давно уже пора.
– Да. Чего ждать-то? – поддержал отец Фалафель. – Заждались уже.
– Отец Фалафель, – сказал Мануил, надевая фелонь. – Ты за дьякона будешь… И чтобы никакой отсебятины!.. Не так, как в прошлый раз.
– А где твой дьякон? – спросил Фалафель, кажется, уже зная ответ на этот вопрос.
– Заснул по дороге, – кратко сообщил отец Мануил. – На обратном пути надо не забыть разбудить.
– Как бы его собаки не обгрызли-то, – сказал кто-то из присутствующих. – В прошлом-то годе ведь бездомные собаки почтальона нашего загрызли. Только он прилег, родимый, только глазки свои закрыл, как его собаки и разорвали. Это даже в Псковских новостях показывали.
– А вот и неправда ваша, тетечка, – сказала молоденькая девушка с косыми глазами. – Почтальона собаки разорвали, потому что он пьяный был. А собаки пьяных не любят, вот он и поплатился.
– Истинная правда, – отец Фалафель закрыл глаза и блаженно улыбнулся. – Только дьяконом я не смогу, потому что я текста погребального не помню. Какой из меня, к собакам, дьякон, если я текста не знаю?
– Другого у нас нет, – отец Мануил весело рыгнул.
– Выпей, родимый, сперва, – сказала хозяйка, возвращаясь с бутылкой чистейшей самогонки. – Выпьешь, оно и полегчает.
Пока отец Мануил пил, морщился и закусывал все тем же ржаным, Пасечник тоже подобрался к бутылке и быстро налил себе полстакана.
– За именинницу, – сказал он и выпил, никого не дожидаясь.
– Присоединяюсь, – машинально произнес отец Мануил. Потом, занюхав принятое все той же ржаной горбушкой, спросил:
– Какую там еще именинницу?.. Вы все-таки думайте, что говорите?..
– Виноват, – сказал Пасечник. – Больше не повторится.
– А теперь свечи зажигайте.
Свечи зажгли, а из своего портфеля отец Мануил достал «Служебник» и положил его перед собой.
– Как покойницу-то звать?
– Настей кличут, – сказал кто-то из присутствующих.
– Стало быть, отпевается раба Божия Анастасия, – уточнил отец Мануил.
– Вот именно, – приоткрыл глаз до того дремавший дядя Миша. Сказав же это, он сладко зевнул и, снова опустив голову на стол, захрапел.
– Чисто Ирод, – сказала хозяйка. – Ну что ты будешь с ним делать!
– Мы можем его отнести, – предложил отец Фалафель.
– Сиди уж, – сказала хозяйка, подходя к спящему. – Тебя самого скоро надо будет нести.
Потом она взяла мужа, легко забросила его на плечо и унесла из комнаты. Видно было, что она это делает не в первый раз.
– Учитесь, салаги, – сказал Пасечник.
– Тишина, – сказал отец Мануил и для большей убедительности постучал по гробу. – А теперь собрались и подтянулись. Начинай, Фалафель.
Он встал и поднял руку, словно приготовившийся к исполнению дирижер.
И странное дело! Стоило только прозвучать первым словам чина погребения, как что-то неуловимо изменилось в избе, так, словно неожиданно, разгоняя сумрак, загорелось еще несколько лампочек, которые позволяли увидеть теперь все происходящее совсем в ином свете, чем прежде.
– Благослови, владыко! – неожиданно громко и отчетливо произнес отец Фалафель, а отец Мануил продолжил так же громко и отчетливо:
– Благословен Бог наш, всегда ныне, и присно, и во веки веков!
– Аминь, – сказала хозяйка.
И все то время, пока отец Мануил и отец Фалафель произносили эти древние и вечно новые слова, казалось, что призрачный, нереальный свет становится, по мере прочтения погребального чина, все нереальней, призрачней, таинственней. Так, словно все вокруг было только удачной иллюзией, готовой исчезнуть в любую минуту, тогда как подлинным оставался только этот волшебный, мерцающий и зовущий свет.
«Какая разлука, о братия!» – говорил, между тем, отец Мануил, и дым от его кадильницы стелился над гробом и поднимался к потолку.
«Какое сетование, какой плач в настоящий час!» – подхватывал отец Фалафель.
И ангелы небесные плакали и пели высоко в небе свои печальные песни.
«Придите же, целуйте бывшую с нами: ибо она могиле предается, камнем покрывается, во тьму вселяется, с мертвыми погребается. Теперь мы разлучаемся. Да упокоит ее Господь».
И камень этот становился все тяжелее, а воздух разреженней.
«Восплачьте обо мне, братья и друзья, родные и знакомые: вчерашний день беседовал с вами и внезапно нашел на меня страшный час смерти. Придите все любящие меня и целуйте меня последним целованием».
И не было дороги назад, и не было ничего: ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, а была только эта разверзшаяся могила, вместившая в себя всю Вселенную, весь мир.
«Ныне разрушается житейское лукавое торжество суеты: ибо дух покинул свою скинию, глина почернела, сосуд разбился, безгласен, бесчувствен, мертв, недвижим. Его предавая гробу, Господу помолимся дать ей навеки упокоение».
И когда читали 90 псалом, то отец Фалафель вдруг заплакал, залился слезами и зарыдал. И сквозь рыдания, сквозь слезы и плач он просил прощения у Богородицы и Христа, говоря, что не желает очутиться вдруг в могиле без покаяния и причастия, а так, как и подобает верному христианину. И так он рыдал почти до самого конца отпевания, когда стал биться головой об ножку стола и говорить, что ему бесконечно жалко всех живущих, независимо от их пола, возраста и вероисповедания.
«Приидите, последнее целование дадим, братия, умершей Анастасии, благодаря Бога, ибо она покинула родных своих и к могиле спешит, уже не заботясь о суетном и о многострадальной плоти. Где нынче родственники и друзья? Теперь мы разлучаемся. Да упокоит ее Господь…»
2
Где-то через полтора часа отца Фалафеля и Пасечника можно было видеть идущими по шоссе в сторону Дедовцев. Сумка Пасечника была пуста, зато в белом полиэтиленовом мешке в руках отца Фалафеля трепыхалась живая курица – гонорар за отпевание, от которого отказался отец Мануил, всучив его отцу Фалафелю.
– Как договаривались, мужики, без обид, – сказал, проснувшись, дядя Миша. – Вы нам отпевание, а мы вам курицу-несушку. Все по-честному.
Потом они приняли на посошок, помогли собраться отцу Мануилу, погрузили гроб на подъехавший автобус и ушли. И вот теперь они брели по шоссе, поднимая пыль и голосуя редким проезжающим мимо машинам, которые и не думали останавливаться.
– Как же