существует. Таких людей мне даже жалко. Ведь, в конечном-то итоге, — невесело усмехнулся Охотник, — как можно бороться с тем, чего нет? Верно?
Мало того… Людям свойственно замыкаться именно на плохом, такова наша природа. И так и получается, что о любом, допустим, человеке судят не столько по благодеяниям, сколько по злодеяниям. Если даже кристально чистый и благородный человек совершит подлость, то ему придётся очень постараться, чтобы очиститься. Если это у него вообще получится. Это же правило применимо и к государствам. Иначе нацистскую Германию и Советский Союз вспоминали бы в первую очередь не по многомиллионным жертвам этих режимов, а по потрясающему подъёму экономики, науки и техники… и культуры… какой бы она ни была. Поэтому я и считаю, что ваш мир, со всей его откровенной жестокостью, гораздо честнее, гораздо живее и гораздо чище этого.
А здесь… Здесь, например, только чтобы почувствовать себя живым, в этом подогнанном под человека мирке, некоторые люди предпринимают разные, совершенно бестолковые на мой взгляд действия. Кто прыгает с парашютом, почему-то называя полётом ощущения падающего булыжника, кто сплавляется по горным рекам, видимо испытывая удовольствие от простукивания своей головой выпирающих из воды булыжников, кто прыгает с опасных обрывов, кто лазит без страховки по скалам…
— А ты ничего такого не делал? — Прервала его Сара.
— Нет. Я же говорю, на мой взгляд это бестолково. Не то, чтобы я не понимаю этих людей, совсем наоборот, но мне это не подходит. Я считаю, что у человека и так вполне достаточно шансов свернуть себе шею, подвернув ногу на крыльце собственного дома, поэтому… Поэтому жизни надо уметь радоваться, такой, какая она есть. Вот только жизнь сама мне время от времени дарит то, ради чего другие лезут, прыгают, сплавляются. Возможно, если бы было иначе, то я бы и пополнил ряды этих деятелей, но мне это не нужно. Хотя кому, как не мне, знать, что те же прикосновения любимой женщины играют совершенно особыми красками как раз после того, как тебя основательно приложило…
— А тебя прикладывало? — Поинтересовалась Сара.
Охотник снова усмехнулся:
— По-моему, меня прикладывало пару раз уже за время нашего знакомства, разве нет? А знакомы мы не так, чтобы и давно… В частности после того, как я уже почти принял тот факт, что никогда больше не смогу ходить, мне теперь в охотку лишний раз подвигаться, только для того, чтобы почувствовать, что я двигаюсь, а не лежу бревном.
Сара смутилась и отвернулась.
— Ничего, — успокоил её Охотник со смехом, — любое несчастье воспринимается как само собой разумеющееся, если оно происходит не с тобой. Впрочем, как и радость тоже. Человек такое хитрое животное, что вселенское значение придаёт только своим рефлексиям.
— Человек — не животное! — Возмутилась Сара. — Человек…
— Тварь божья. — Закончил за неё Охотник. — Не очень-то велик выбор, правда? Или тварь или животное — выбирай.
— Созданье божье! По образу Его и подобию!
— Ага. Настолько по подобию, что это самое созданье превратило ту красоту, которой ты так восхищаешься сейчас, в заснеженную пустыню…
— То козни лукавого! — Убеждённо заявила на это Сара.
— Ага. — Согласно кивнул Охотник. — Надо же свалить на кого-нибудь вину за свои промахи. Взять хотя бы, — он хлопнул себя по шее, — комаров.
Сара открыла рот, чтобы опять что-то возразить, но их завязавшуюся было теологическую дискуссию прервал Хаим, который выпал на время из разговора, но теперь снова в него вернулся:
— Растёт трава, журчит ручей, по ветке скачет воробей. А лёгкий тополиный пух укроет нас от бед и вьюг. Мы будем счастливы вдвоём, и вместе мы Эдем найдём. И нас пропустит Херувим во имя света и любви…
— Ты не пробовал свои стихи записывать? — Поинтересовался у него Охотник.
— А что, понравилось? — Зарделся, как девица, Хаим.
— Просто тогда ты бы молчал… — глубокомысленно изрёк Охотник.
Хаим тут же окрысился:
— Ты просто завидуешь!
— Само собой.
— Тебе это недоступно.
— Ясен пень.
— Ты ничего не понимаешь!
— А ты как думал?
Хаим вскочил и отошёл от костра. Слышалось только обиженное сопение.
— Зачем ты так? — Тихо спросила у Охотника Сара. Он же ответил нарочито громко, чтобы слышал Хаим:
— Он мог бы спокойно спросить у меня — что же мне конкретно не понравилось, и мы бы спокойно это обсудили. Возможно, ему бы даже удалось убедить меня в своей правоте. Или мне бы удалось убедить его и тогда он, если не совсем дурак, попытался бы подтянуть рифмы, размер и всё прочее. Вместо этого он предпочёл беситься, обвинять меня в скудоумии и обижаться. Вот и поделом.
Хаим засопел громче, но не выдержал и спросил язвительно:
— И что же не понравилось нашему ценителю?
— Какая разница, — равнодушно ответил Охотник, — лучше ты мне расскажи, что заставило тебя думать, будто мне это недоступно?
— А всё заставило. Весь твой образ мыслей, все твои слова. По-моему, ты совершенно пустой человек. И потому тебе всё кажется пустым. И потому тебе так нравится наша заснеженная пустыня — ты там дома. И ты не любишь этот мир только потому, что он не любит тебя!
— Вот как? — Охотник ухмыльнулся и подмигнул Саре, однако она его веселья не разделяла. — А тебя этот мир любит? Ты у него спрашивал? И что он ответил? Что любит? И в чём это выражается? Воздухом ты особым дышишь, земля тебя как-то особо носит, или облака для тебя как-то особо выстраиваются? А на шизофрению тебя не проверяли?
Хаим молчал.
— А ещё скажи мне, друг мой неожиданный, — продолжил Охотник, — я прошу, я слёзно умоляю — расскажи мне: что такого ты имеешь, что даёт тебе если не право, то причины заявлять, что ты — не пустышка, а другой человек (пусть я) — именно такой? Что в имени твоём? Кал у тебя зелёный или яйца ромбиком? Или что? — Сару передёрнуло, но Охотник не обратил на это никакого внимания. — Богатый духовный мир? И в чём он выражается? Где критерии для сравнения? Или для заявления, что у тебя он есть, а у других его нет? Или может тебе так кажется потому, что ты слагаешь стихи, а я нет? И это повод? А если, допустим, им грош цена — всё равно? Поделись же сокровищами духа. Вдруг я позавидую и тоже разживусь? Доброе дело сделаешь. Богоугодное.
— Тебе не понять. — Бросил Хаим не оглядываясь.
— А ты попытайся…
— Я не утратил способности чувствовать и переживать!
— Вот как… — Охотник подкинул в костёр пару веток. — Всё-таки редкая ты, Хаим, скотина. Надо было дать тебе башку оттяпать.
Тут вскочила