остальных отношениях места отдыха помойку, должны были, по уму-то, собрать за собой всю эту срань, положить в пакеты и выбросить там, где положено. Но мусор, как видишь, лежит здесь.
— Но почему, если так по уму?
— Потому, — начал раздражаться Охотник, — что свиньёй быть проще. Убрать за собой мусор — это же напрячься надо. Аж пару раз наклониться. Гораздо проще потом орать, что пляжи и другие места, как массового, так и не очень отдыха, превратились чёрт его маму знает во что; орать, что ответственные за это лица совсем уже мышей не ловят. Хотя, опять же по уму, это дело каждого — жить в навозе или не жить. Потому, что гораздо проще требовать, чтобы кто-то за тобой убирал, чем не срать себе же под ноги. А чисто как раз не там, где убирают, а именно там, где не серут.
— Но это же само собой разумеется. — Хаим удивлялся всё больше и больше.
— Вот именно. — Охотник надолго замолчал. Но видно было, что от него ждут продолжения. Он вздохнул и снова заговорил: — Так не везде, спору нет, но ты спрашивал меня про мой мир, верно? А что есть мой мир, как не то, что меня окружает? И прежде всего — это люди. В данном случае, — он снова кивнул на кучу мусора, — такие вот.
— Люди? Что за люди?
— Ты издеваешься что ли?
— Нет, но я хочу понять.
— Люди… — Охотник фыркнул. — Люди… Женщины, либо слишком практичные, либо слишком глупые, чтобы быть любимыми, но достаточно озабоченные, чтобы быть доступными… Мужики… незатейливые в своей агрессивной и безмерной похоти; то настолько умные, что совсем теряют контакт с реальностью, то настолько глупые, что им всё равно… И все друг друга стоят. Ревниво следят у кого титьки или пенис больше, у кого тачка или хата круче, у кого денег в мошне больше. И каждый стремится если и не перещеголять соседа, то, по крайней мере, не отставать. Вещизм, как религия. Идеальное сообщество хомячков, среди которых наиболее авторитетен тот хомяк, кому удалось больше напихать за щёки… Потому город — это также и постоянная круговерть. Рутина. Суета. Ради количества. Ради того, чтобы твои щёки тоже респектабельно оттопыривались. Без остановки и сомнений. Остановиться и отдохнуть можно, конечно, но лучше этого не делать, честное слово. Стоит только дать себе передышку, оглянуться, как в голову начинает прокрадываться коварненький вопросец — «А зачем?» И не дай тебе бог начать искать ответы.
— Но почему же? — Искренне удивился Хаим.
— А потому. Что стоит тебе начать над этим размышлять, как запросто можно дойти до мысли, что вся твоя жизнь, со всеми её составляющими, которыми ты так гордишься, мало чем отличается на самом деле от жизни ленточного червя. По крайней мере, глубинная мотивация именно такова. Всё остальное — вторичные навороты, не несущие в себе никакого принципиального значения. И стоит хоть раз дойти до такой мысли, как тебе придётся жить с этим всю жизнь. Можно, конечно, и сбежать. В некий свой вымышленный мир, или к тому же Богу. Но если тебя угораздило дойти до таких соображений, то и это не поможет.
— И что тогда?
— Тогда ты либо слетишь с катушек, что со мной и случилось, либо примешь всё, как есть, и станешь жить, как все, и тихо радоваться незатейливым хомячьим радостям. Переспал с красивой женщиной — хорошо. Вкусно покушал — тоже хорошо. Приобрел глянцевый автомобильчик — ещё хорошо. И так без конца, до самой смерти.
— По-моему, ты не прав. — Покачал головой Хаим. — Думаю, ты просто не любил этот мир, не знаю уж почему, но я бы, как мне кажется, был здесь счастлив…
— Вполне возможно. — Согласился Охотник. — Но мне кажется, что ты был бы счастлив здесь только первое время. Кажется потому, что ты знаешь только свой мир, а я видел твой и жил в этом.
— Но почему же? Ведь здесь так… красиво… спокойно…
— Как бы тебе объяснить… Вот взять хотя бы это «спокойно»… Вы в Ковчеге постоянно боролись за выживание, так? Вы жили идеей, надеждой, что рано или поздно всё изменится и изменится к лучшему. И жизнь станет другой — сытой, спокойной, умиротворённой… И вот тогда-то заживёте. Если не вы, то ваши дети. И вы готовы были пожертвовать собой ради этого… А за что жертвовать собой здесь? За лишних пару долларов на счету? Или за любовь какой-нибудь красавицы? Но зачем, если красавица сама не против? За что? Я не вижу. Самопожертвование имеет смысл, если оно к чему-нибудь приводит. А к чему оно приведёт здесь? К бессмысленной гибели, вот и всё. Отдельный человек здесь уже ничего не решает. И вся доблесть здесь, в этом глобализированном и поделенном мире — пробиться чуть повыше, хапнуть чуть побольше… И все силы только на это и уходят. Мало того, это считается нормальным. Нормальным считается то, что ушёл романтизм, ушло величие… да и жизнь, кажется, ушла тоже…
Парадокс в том, что жизнь, она там, где из-за плеча выглядывает смерть. Вы сталкивались с ней каждый день и жили. Несмотря ни на что и даже вопреки. А может и именно поэтому. То же самое и со всем остальным. Настоящая любовь, о которой слагают легенды, рождается среди ненависти и вражды; искренняя бескорыстная дружба, которая достойна песен и памяти — среди беспросветной клеветы, предательства и продажности… Может это несправедливо и вряд ли стоит этим восхищаться или радоваться этому, но так есть. Так уж повелось, что чем ниже ползаешь, тем дороже небо. Если, конечно, ты не освинел совсем и не считаешь нормальным явлением грязь. — Охотник опять покосился в сторону кучи мусора. — Что же касается смерти, то она тоже может быть совершенно разной там и здесь. Там вы если и умираете, то либо от вполне понятной болезни, либо во вполне понятной схватке с какой-нибудь тварью. А не от того, что вам пробивает голову выброшенная из окна пьяной скотиной пустая бутылка из-под водяры. И не от того, что у какой-нибудь мрази нет денег на очередную дозу, но есть нож в кармане.
Конечно, стоит понимать, что не всё так уж совсем мрачно и беспросветно, я сгущаю краски, но всё же факты имеются. И я сгущаю краски вовсе не потому, что мне нравится говно. Совсем даже нет. Но я никогда не относился и к тем, кто для спокойствия души старательно от него отворачивается и делает вид, что его вообще не