меня сразу же после приезда из Айлора. Ты так заботишься обо всех, и ты непременно сказала бы что-то вроде: «Извините, что пришлось открыть ваши чувства прилюдно, Янист. Мне очень жаль, что так вышло и очень жаль, что вы полюбили такую недостойную…» Не знаю, какие слова ты бы подобрала, но там было бы что-нибудь про варга крови, проклятую, отступницу. Возможно, падшую женщину — как ты говорила об этом в Энкере. А закончила бы ты тем, что всё понимаешь, и тебе жаль, что ты не сможешь мне ответить, и спросила бы — как ты сможешь мне помочь… Вот видишь, я тебя уже почти понимаю.
Когда я успел перейти с ней на ты? Наплевать, в этом ценность воображения. Можно говорить без утайки, называть по имени. Даже мысленно взять за руку.
— Но ты молчишь. Потому что уверена, что это твои чувства не взаимны. Единый, какая уничтожающая ирония… Я не знаю — подбираешь ли ты слова или ждёшь чего-то, или ты хочешь, чтобы мы никогда не заговорили об этом поцелуе и всё забылось… Но я знаю другое. Самое важное.
«Почему же ты тоже молчишь? Почему не подойдёшь ко мне? Не заговоришь со мною?»
Прислоняюсь плечом к большому тёплому вольеру для керберов.
— Потому что ты попытаешься оттолкнуть меня, вне зависимости от того, что чувствуешь. А я не знаю, смогу ли я тебя переубедить. Хватит ли у меня смелости и упорства, чтобы сломать все стены, которые ты выстроишь между нами.
За день под солнцем снег подтаял, и мороз чертит по нему причудливые узоры. Гидры в прудах залегли в норах в глубокой спячке. Я шагаю — и мне хочется, чтобы рядом со мной шагала она, раскрасневшаяся, с растрепавшимися волосами. И усмехалась колко и насмешливо: «Ну что же, давайте взглянем на эти стены». Чтобы между нами, будто лёгкие снежки, перелетали фразы… мысли, которые я успел прокрутить в голове раз двести за эти дни.
«Варги не вьют гнезда».
— Можно построить дом. Избушку. Что угодно.
«Варги-женщины не могут иметь детей, я говорила».
— Дракканты воспитали меня как сына. Лучше других я знаю, как важно дать кров осиротевшему ребёнку.
«Рихард Нэйш…»
— …и его странное влияние на тебя — но скажи мне, что ты не сможешь освободиться, если захочешь. Гроски был прав — это твоё решение, с кем быть.
Перед тем, как выдохнуть следующую фразу, она каждый раз медлит. Может, потому что это слишком властно предстаёт в моей памяти: звенящий голос, наполненный властностью, алая струйка крови стекает в снег, медленно оседают на скомканное белое покрывало йоссы…
«Я варг крови, и я сама не знаю — сколько мне осталось».
— Ты говорила, что те, кто здесь, возможно, помогут тебе удержаться. Я тоже буду здесь. Чтобы осталось как можно больше.
Это всегда долгий разговор, где она иногда сердится, а иногда смущается и замыкается в молчании. Или говорит о своём воспитании, о манерах, работе, тысяче дел — обо всех этих маловажных, глупых препонах. О неведомой опасности, признаки которой витают в воздухе. Заканчивается всё одинаково — тихим, печальным выдохом:
«Видите, как меня сложно любить, господин Олкест».
— Любить вообще сложно. Может статься, что любовь — самый тяжёлый труд и величайший из подвигов, который только можно принести в этот мир. Мне сказал это однажды мой учитель, господин Найго.
Думаю, он знал, о чём говорил. Он, переживший смерть любимой жены и обожаемых детей. Сделавший любовь к людям своей основой — как ты сделала своей любовь ко всему живому вообще.
Тороплюсь, огибая птичник, из которого несутся убаюкивающие песни золотистых тенн. Она теперь молчит и следует за мной в вечерней дымке, и она ждёт моих слов, и нужно… нужно сказать, что я понимаю: легко не будет. Понимаю, что мы разные. И, может, я не так умён, или талантлив, или терпелив, чтобы быть возле неё… или это не нужно добавлять? Просто это глупо, делать вид, что ничего не произошло, отворачиваться друг от друга, когда… И Мел была права. И я сделал свой выбор, отступать не намерен — об этом тоже нужно сказать непременно, я справлюсь (а если она усомнится?!), всё будет хорошо…
Ощупью бреду в поисках слов, отгоняя по пути настырную мысль о сказках, которые слишком мрачны и жестоки, чтобы в них нашлось место для «долго и счастливо». Вздор, мы уже не в Цветочном Дворце («Отчего же ты чувствуешь себя словно под обложкой старинной книжки, Янист?»), мы свободны — она и я («Почему же вы словно ждёте нужного поворота сюжета, Рыцарь Морковка?»), просто ещё немного времени, совсем немного времени…
Просто немного времени, чтобы придумать хотя бы для этого разговора счастливую концовку. Почему-то это очень важно для меня. Словно это даст мне веру, или готовность, или…
— Олкест!
Туманное марево воображения слишком стремительно обретает плоть. Гриз Арделл, живая, чуть раскрасневшаяся от мороза, выныривает из-за стены загона прямо передо мной — и мой язык прилипает к горлу.
— Хорошо, что вы здесь, Янист, — звёзды отражаются у неё в глазах, когда она повторяет эту фразу. И на лице такая же решимость, как когда она поцеловала меня в Айлоре. — Вы же не просто так гуляете по питомнику, да? Хотели со мной поговорить? Я с вами тоже хотела. Извините, что не раньше: я, в общем… ждала кое-чего, так что мысли в голову не шли. Я вам потом всё расскажу — но только потом, потому что, если всё пойдёт нормально, то рассказывать-то будет почти нечего. Вот если всё будет совсем плохо…
Проговаривая это, она тащит меня за собой, к длинному и высокому кирпичному зданию птичника. Я повинуюсь молча и с обморочной дурнотой. В голове, словно неприкаянная бродяжка, болтается жалобная мысль: «Не успел».
— Зайдём к фениксам — нечего торчать в темноте и холоде, а до «Ковчежца» далековато.
В отделении для фениксов ощущаешь себя вступившим в громадный, недавно потухший камин. В темноте со всех сторон тлеют и попыхивают маленькие тельца — птенцы этого года, которые по каким-либо причинам так и не отправились в полёт. Фениксы покрупнее приветствуют слабыми золотистыми вспышками. Всего их сейчас в питомнике восемь — совсем недавно мы с Мелони хлопотали над двумя особо нервными…
Светильники Гриз не зажигает, но в подсвеченной полутьме лица видны достаточно хорошо. Опасаюсь, что на моём — испуг.
— Так вот, это насчёт того поцелуя, в оранжереях Айлора. Приношу свои извинения за то, что пришлось прибегнуть к