— Чего творишь, ненормальная?!
Света. Это Света. Она… стоит, вцепившись в мои плечи, злая, раскрасневшаяся… ругается. А я… я смотрю туда, где только что видела Йонто. И ничего-то больше не вижу, кроме дороги и мчащихся по ней машин… Но ведь он был. Был.
И есть. Но не здесь. Как бы того ни хотелось, его просто не может быть в этом мире. Как и меня — в том. И мне уже не прорваться сквозь невидимые и нерушимые границы, не коснуться его. Никогда.
— …какая же ты бестолковая!.. И… эй, ты что, плачешь? Ань…
Я растерянно дотронулась до щеки. Влажная. И странно, что это — всего лишь слезы, а не кровь. Казалось, что ею захлебывается мое сердце.
Никогда. Только сейчас я осознала, что все кончено. Нет выхода. Нет надежды.
— Анечка, милая, — увещевала меня Света, дотащив-таки до дома, заставив переодеться, усадив в кресло и вручив кружку горячего чая, — любое горе, даже самое страшное, не длится вечно. Рано или поздно оно если и не забудется, то потускнеет. Все непременно наладится.
И она была нрава, конечно. Применительно к нормальным людям. А вот аштарам и тут не повезло. Нам невероятно сложно найти того, кому можно безоглядно доверять. И влюбляемся мы лишь единожды — и на всю жизнь, сколь бы долгой она ни была. Потому отец и заблокировал память мамы. Он не исключал своего поражения и хотел, чтобы в этом мире она могла жить дальше.
Отец… Спасая нас, мог ли он знать, что выйдет так… Что мы все равно останемся чужими новому миру. Что мама не будет счастлива, раз за разом безуспешно пытаясь отыскать того, кого забыл ее разум, но не сердце. Что Ева, яркая и уверенная днем, будет плакать по ночам во сне, не осознавая причин своей тоски.
Я не могу им рассказать. Они не поверят. А даже если поверят… Чего я добьюсь? Подразню миром, где им была уготована иная жизнь, миром, отныне и навсегда недоступным? Растравлю память о том, кого мы потеряли?
Нет, иногда правда не нужна. Достаточно того, что знаю я. Достаточно моей боли, достаточно моих слез. Я буду помнить за троих. Прости, папа, за то, что не смогу быть счастливой.
Когда подруга, выбив слово не делать глупостей, ушла, я сняла с шеи кулон-переводчик и, вытянув руку, отрешенно наблюдала, как преломляется свет в гранях прозрачного кристалла.
Искры, которые я, точно бусины, повесила на шнурок, испарились при переходе, а сам переводчик уцелел. Забавно…
А еще был узор на запястье, который так и не исчез. Напротив, стал ярче, и от одного взгляда на него на душе становилось чуточку светлей.
Медитативное состояние нарушил требовательный стук в дверь. Так стучать мог лишь один человек, и я со вздохом поплелась открывать.
Ева ворвалась в квартиру ярким, благоухающим розами вихрем. Скинув шубку прямо на пол, она скользнула в комнату и зарылась в книжный шкаф, бросив на ходу:
— Анька, ты похожа на призрак, но я рада тебя видеть!
— Угу, — буркнула я, привалившись плечом к стене.
Не то чтобы радость была не взаимной… Просто пока я не могла смотреть сестре в глаза. Казалось, что я ее обманываю, утаиваю важную часть жизни.
— Ух ты! — раздалось из недр шкафа. — Это кто?!
Ева вынырнула, потрясая листами бумаги, и я вздрогнула, опустила взгляд…
Я снова рисовала его.
Растрепанные волосы цвета темного шоколада. Внимательные карие глаза.
Строгая линия губ.
— Клевый, — оценила сестра. — Только почему такой грустный?
Я не помнила его улыбки. Лишь этот взгляд, которым он смотрел на меня тогда.
— Так получилось. Положи на место, — нахмурилась я.
— Не больно-то и хотелось, — фыркнула Ева. — Ты же красотка, Анька, найди себе настоящего парня, хватит уже их рисовать!
— Ты никуда не торопишься? — прищурилась я.
— Тороплюсь, — кивнула она, стянула с полок пару книг и протанцевала в прихожую, где от души пнула стоявший у напольного зеркала пакет…
С ним я вернулась из больницы да так и не решилась ни разобрать его, ни выбросить… Теперь до него дорвалась Ева.
— Классное! — прокомментировала она, приложив к себе выуженное из пакета верхнее платье. — И тебе точно пойдет. Правда, тут какая-то дыра на рукаве… Но все лучше этой жуткой пижамы в розовый цветочек, да еще на два размера больше… Ань, ну в самом деле, разве можно носить такое?! Это что, фланелька? Фу…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ну… Фланелька, и что? Главное, уютная и теплая.
— Я замерзла, Ева. Я слишком сильно замерзла, — пробормотала я, невольно прижимая руку к груди.
Под сердцем словно кусочек льда притаился. Вечного, не тающего льда, из-за которого я не могла согреться.
Качнулся пропущенный меж пальцев шнурок, блеснула подвеска, привлекая внимание сестры.
— О, какая прелесть! — воскликнула Ева и, выронив платье, ловко выхватила кулон.
Ну чисто сорока!
— Отдай! — ожила я.
— Что это? — проигнорировала мое возмущение сестра.
— Амулет на удачу, — не придумав ничего лучше, брякнула я. О чем тотчас же пожалела.
— Класс! Мне очень нужна удача, ты даже не представляешь насколько! — прощебетала Ева и, накинув на плечи шубку, шагнула к выходу.
— Верни немедленно! — потребовала я, впрочем прекрасно понимая, что ничего уже не добьюсь.
— Верну, — пообещала она, ловко обувшись. — Вот только сделаю кое-что важное и обязательно верну!
И наглая девчонка, махнув рукой с зажатым в ней переводчиком, упорхнула.
Вот же зараза малолетняя! Ну и что теперь делать? Не гоняться же за ней! Все равно не догоню, слишком уж шустрая.
— Эйторра бы ее не пережила, — вздохнула я, осматривая учиненный сестрой беспорядок.
Ничего, кулон я верну. Ведь это — память о Йонто. Единственная…
Я сглотнула горький комок, мотнула головой, привычно уже отгоняя тяжелые мысли, и подняла платье. Провела ладонью по нежной ткани и, вновь ощутив подступающие слезы, резко встряхнула злополучный наряд.
Что-то звякнуло, покатилось по полу и замерло, столкнувшись с зеркалом… Забыв о платье, я метнулась вперед, упала на колени, во все глаза разглядывая тонкий серебристый ободок.
Колечко, что подарил мне Таныл.
Руки дрожали, и поднять кольцо удалось не с первой попытки.
Оно сияло. Чистым, мягким светом, от которого сердце забилось чаще, а дыхание перехватило.
На моей ладони лежала частичка настоящего волшебства. И оно, теплое, живое, рождало в душе надежду.
Аман гит. Кровь высшего чентоля. Суть Эйторры…
— Пожалуйста… Пожалуйста! — прошептала я, сама не зная, к кому обращаюсь, и, зажмурившись, надела кольцо.
Я сидела, закрыв глаза, и чего-то ждала, но… ничего не происходило. Не было знакомого ощущения падения, и безвременье не спешило размыкать свои границы.
Я до боли закусила губу и зажмурилась сильнее. Нет. Нет, это просто не могло не сработать! Мой последний шанс. Моя последняя надежда. Моя вера, казалось бы, иссякнувшая, но вдруг захлестнувшая и разум и душу…
Не могло все это оказаться обманом!
В отчаянии я ткнулась пылающим лбом в холодную зеркальную гладь.
По щекам, просочившись сквозь плотно сомкнутые ресницы, заскользили первые горячие капли. Ногти до боли впивались в ладони. В груди жгло… И я поняла, что не дышу.
Вдохнула-всхлипнула, распахнула глаза… Да так и застыла, вновь забыв о дыхании.
Моя крохотная квартирка пропала. Все тонуло во мраке, откуда-то тянуло послегрозовой свежестью и доносился шелест ветвей. А к спине прижималось что-то твердое и прохладное… Я обернулась. Зеркало. Большое, в тяжелой овальной раме. Его поверхность мягко сияла, и мое отражение казалось нереальным…
Кроме меня, зеркало ничего не отражало. Даже тьму. В его глубинах было светло.
Я с трудом поднялась, не отводя от него взгляда. Выставила вперед ладонь и замерла, почти коснувшись манящего света…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
В то же мгновение раздался хлопок, и мрак отступил, явив просторную комнату, в которой только и было что странное зеркало, незаправленная низкая кровать да разбросанные по полу подушки.
— Ана?
От хрипловатого голоса, растерянного и такого знакомого, меня обдало сначала холодом, а потом жаром.