уходить. Тиш крепко обнимает меня и говорит:
– Сделай это ради Фил.
Зигмунд хлопает меня по спине и широко улыбается.
– Надери ему зад, – прогудел он, я не могу не улыбнуться в ответ.
Калфекс следующая. Она приближается ко мне, и выражение ее лица, как всегда, невозможно прочесть.
– Вы имеете хотя бы поверхностное представление о том, во что вы себя втянули? – спрашивает она.
– Ну если только поверхностное, – отвечаю я.
Она раздраженно вздыхает, что больше всего напоминает мне о Павле.
– Пожалуйста, скажите, что у вас есть какая-то хитрая стратегия для победы. Скажите, что это все часть плана.
– Хотела бы я так сказать, – говорю я и чувствую, как сжимается рука Марлены в моей. – Но я просто импровизирую.
– Вы одновременно самая гениальная и самая невыносимая студентка, которая у меня была, – устало произносит Калфекс. Затем она наклоняется ближе и шепчет мне на ухо, ее голос настолько тихий, что я едва его слышу: – Ishmai vel pera, ishmai vel relos.
Это молитва Изачи. Та, которую моя мама говорила мне каждую ночь перед сном. Она означает «Да прибудет с тобой триумф да прибудет с тобой мир».
Талин подходит сразу после того, как уходит Калфекс. Он бросает взгляд на Марлену, потом снова на меня. Я немного вздрагиваю от неловкости, но он развеивает ее своей фирменной ухмылкой.
– Послушай. Ты пришла сюда за победой. Ты пришла показать этому ничтожеству, что он связался не с тем человеком. Ты пришла за правосудием, которого заслуживает Фил. – Он берет мою другую руку и нежно сжимает ее, прижимая большой палец к моей ладони. – И ты это получишь. Я знаю это.
На ладони появляется странное покалывание, и когда я смотрю на нее, то вижу там отпечаток пыли, переливающееся золото в форме его отпечатка пальца. Пепел его Богов.
– Это мне поможет? – спрашиваю я.
Талин пожимает плечами:
– Не повредит точно.
– Спасибо тебе. – Я сжимаю и разжимаю кулак, и моя рука пульсирует силой. – Ты же понимаешь, что слава достанется не тебе, если его сражу я.
– У меня есть целая жизнь, чтобы снискать славы, – говорит он и мягко толкает меня в плечо. – Сегодня я здесь ради моей подруги.
Последней, кто осталась со мной, была Марлена. Я знаю, что мне пора выходить на арену, занять свое место и покончить с этим раз и навсегда. Но я не хочу ее отпускать, не хочу расставаться ни сейчас, ни когда-либо еще. Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на нее, она наклоняется и целует меня, долго и чувственно. Это поцелуй тоски, поцелуй отчаяния, но это также поцелуй протеста, неповиновения и силы. Я чувствую, что на нас смотрят другие Волшебники, слышу вздохи и шепот, но мне все равно. Пусть смотрят, пусть сплетничают. Я могу умереть сегодня. Я сделаю это так, чтобы они это запомнили.
Она отстраняется и смотрит в мои глаза в последний раз.
– Возвращайся ко мне, – говорит она.
– Обещаю, – отвечаю я и затем направляюсь внутрь.
Мой кагни-вар с Мариусом – это не какая-то незначительная дуэль на поляне, покрытой травой; даже профессора, не одобряющие эту практику, не могут отрицать ее значимости. Так что мы встречаемся здесь, на Арене Чемпионов, на дуэльном поле наших предков, восходящем к основанию школы. Это место предназначено только для использования в особых случаях, и дуэль века определенно соответствует этим критериям.
Длинный участок выровненной сухой глины пролегает между высокими каменными трибунами с многоярусными сиденьями с обеих сторон, будто дорога, рассекающая две горы. Небо над нашими головами серое, пасмурное, дует холодный ветер. Не то чтобы это кого-то отпугнуло. Похоже, вся школа уже собралась, занимает свои места и готова увидеть смерть одного из нас.
В обычное время сегодня был бы большой день празднования, чествование победы ордена-победителя. Но дуэль отвлекла внимание от всего этого, и не думаю, что даже Нетро устроили много гуляний. Кажется, все понимают, что, устраивает их это или нет, но что эта дуэль – настоящая кульминация Великой игры. Если Мариус победит меня, то, даже если Нетро будет объявлен орденом-победителем, ему удастся выйти из этого с сохраненной честью и восстановленным порядком. А если его одолею я… ну, не думаю, что кто-то вообще готов к этому.
Я занимаю свое место на одном из концов дорожки, твердо упираясь обеими ногами в глину. Мои локусы лежат в ножнах у меня на бедрах, и я кладу на них руки, чувствуя холодные кожаные рукоятки, успокаивая себя этим знакомым чувством. По правде говоря, я почти не задумывалась о том, что будет дальше, и не строила никаких стратегий о том, что собираюсь делать. Это не имеет значения. Мариус гораздо лучший Волшебник, чем я, и никакая подготовка, которую я могла бы предпринять, не сыграла бы роли, только не за одну ночь. Все, что мне остается, это надеяться, что мне удастся сымпровизировать и застать его врасплох.
Мне казалось, что в этом есть смысл, в тот момент, когда я бросила ему вызов, и вчера вечером во время разговора с Марленой, и сегодня утром, когда я шла сюда. Но, стоя там, на дуэльной арене, я чувствую, как дрожат мои колени, как потеют ладони и как сердце ударяется о ребра. В моей голове звучит назойливый голос, который я стараюсь игнорировать, но он становится все громче и громче и задает один и тот же вопрос: о чем, черт возьми, ты думала?
Я глубоко вздыхаю, собираюсь с духом и поворачиваюсь к трибунам. Все они там, все. Зигмунд и Тиш сидят в первом ряду секции Нетро и машут мне. Профессор Калфекс слегка кивает. Талин тоже кивает. А Марлена смотрит, на ее лице смесь сложных чувств: страха, гордости и любви одновременно.
Я могу это сделать. Я должна это сделать. Ради них. И ради себя.
На другом конце арены поднимается шум. Это Мариус. Он делает шаг вперед, смелый и самодовольный, занимая свою позицию на другом конце дорожки. Я одета просто, в свободную удобную одежду, но он одет безупречно, великолепно: красно-золотой костюм, длинные кожаные перчатки, высокие сапоги с серебряными пуговицами. Его локусы с оленьими головами сидят на его бедрах, и он одаряет меня ослепительной улыбкой, улыбкой, которую я хочу стереть с его лица сильнее, чем когда-либо. Авангард громко ликует при виде его, и я вижу, как по рядам Нетро пробегает нервный смешок. Это не утешает.
– Дуэлянты! – раздается голос, и все замолкают. Директор Абердин шагает по арене между нами, его длинная черная мантия развевается за ним. Он выглядит более собранным по сравнению со вчерашним днем, и сейчас он говорит твердо, своим привычным голосом благодушного и мудрого аристократа. Может, у него было время прийти в себя после вспышки гнева. Или, может,