К тому времени, когда Ройбен приехал, у Стюарта начался жар, и Ройбену не позволили увидеться с ним. Ройбен решил подождать, сколько угодно, хоть пару часов, хоть пару дней. Наконец, в два часа дня его пустили к парню. К этому времени Ройбен уже дважды написал Грейс, настаивая, чтобы она поскорее связалась с врачами в Санта-Розе и «поделилась» с ними распорядком процедур, которые она проводила с ним, на случай, если ребенок был укушен или поцарапан.
Грейс не решалась на такое. «Никто не сообщал ничего насчет того, что ребенок был укушен», — ответила она.
Но ребенок был укушен.
Когда Ройбен вошел, Стюарт сидел, привалившись к куче подушек, и у него в венах торчали два катетера, присоединенные к капельницам. У него на лице и левой руке были повязки, но он «чудесным образом» быстро шел на поправку. Пил шоколадный молочный коктейль, ухмыляясь. Веснушки и большие глаза, в которых читалось веселье, сразу заставили Ройбена вспомнить Тома Сойера и Гека Финна.
— Меня укусили! — сказал Стюарт, выставляя вперед забинтованную руку, с которой свисали трубки капельниц. — Я превращусь в вервольфа.
И он расхохотался, не в силах сдержаться.
«Обезболивающие», — подумал Ройбен.
Мать Стюарта, Баффи Лонгстрит, ослепительная крашеная блондинка, с такими же веснушками по щекам, как у сына, и миниатюрным носом, слегка вздернутым стараниями пластического хирурга, сидела в углу, сложив руки на груди и глядя на сына со смесью удивления и ужаса.
— Правда, можно, я прямо сейчас скажу, — продолжил Стюарт. — Если этот парень и носит костюм, в чем не сомневается ни один нормальный человек, то это просто первый класс. В смысле, это всем костюмам костюм, и этот парень явно был под РСВ, поскольку ни один другой наркотик не дал бы ему такой силы. В смысле, что он бросился туда, куда бы ангелы не сунулись. Вы не поверите, каков он в действии.
Что до меня, я не отрицаю возможности того, что это какое-то неизвестное существо или животное. Но согласен изложить свою любимую, так сказать, теорию.
— Какую же? — спросил Ройбен, хотя прекрасно понимал, что это интервью такого сорта, когда вопросы задавать не обязательно.
— О'кей. — Стюарт ткнул себе пальцем в грудь. — Это мое личное мнение по поводу того, что происходит с этим парнем. Я думаю, что это нормальный человек, с которым произошло нечто ужасное. В смысле, к черту весь бред про вервольфов, это старо, никуда не ведет, и мы уже насмотрелись на все эти кружки и футболки. Я имею в виду, что он подхватил какую-то болезнь или заразу — акромегалия, что-нибудь типа этого — и превратился в чудовище. Знаете, мой отец отправился на Амазонку за своей мечтой, мечтой всей жизни, побывать на Амазонке, плыл по реке, ходил в джунглях и подхватил заразу, от которой у него за неделю отвалились почки и поджелудочная. И умер в бразильской больнице.
— Это ужасно, — тихо сказал Ройбен.
— Ага, уж точно, так и есть. Но это, это создание, с ним наверняка случилось нечто подобное. Волосы, рост костей…
— Какой рост костей? — спросил Ройбен.
— У него были огромные руки, с мощным костяком, огромные ноги, массивный лоб, сами понимаете. Есть заболевания, которые вызывают такой рост костей, а еще он покрылся шерстью, в довершение ко всему. Он вынужден скрываться, как Призрак Оперы, как Человек-Слон, как чудик на карнавале, как Клод Рейнс в «Человеке-невидимке», и он сошел с ума. Но ему не чужды чувства! Настоящие, сильные чувства. Видели бы вы, как он там стоял, глядя на Антонио. Просто смотрел и смотрел. И поднял руки, вот так… упс, черт…
Стюарт едва не выдернул из рук катетеры.
— Нормально, обошлось.
— Он поднял руки к голове, вот так, глядя на то, как Антонио лежит, мертвый…
— Стюарт, прекрати! — завопила его мать, извиваясь всем своим миниатюрным телом. — Ты все говоришь и говоришь об этом, остановиться не можешь!
— Нет, нет, мам, я же говорю с журналистом. Это интервью. Если этот человек не желал бы слышать про Антонио, о том, что случилось, он бы сюда не приехал. Мам, не принесешь еще молочного коктейля? Ну пожалуйста, пожалуйста.
— Чо-орт! — заорала его мать и выбежала из палаты, цокая шпильками. Да, тело у нее безупречное.
— Ладно, теперь можем по-нормальному поговорить, так? — сказал Стюарт. — В смысле, она меня до безумия доводит. Отчим ее постоянно бьет, а она меня во всем винит. Меня. Меня винит в том, что он все ее одежки порезал на куски, резаком хозяйственным, меня!
— Что еще ты помнишь про нападение? — спросил Ройбен. Было бы просто немыслимо, если этот румяный парень с горящими глазами умер бы от Хризмы или чего-то еще.
— Сильный, невероятно сильный, — повторил Стюарт. — А еще эти парни его ножами пыряли. Я сам видел! Видел! В смысле, реально его ножами порезали. Но, блин, он даже не вздрогнул. Просто порвал их на части. Порвал на части, я серьезно. Это жутко было, блин. Речь о настоящем каннибализме. Они не дают свидетелям с прессой общаться, но меня им не остановить. Я знаю свои конституционные права. Мне никто не может запретить общаться с прессой.
— Точно. Что еще? — спросил Ройбен.
Стюарт тряхнул головой. Внезапно его глаза наполнились слезами, и он мгновенно превратился в шестилетнего ребенка, зарыдав прямо на глазах у Ройбена.
— Мне очень жаль, что они убили твоего друга, — сказал Ройбен.
Но парень был безутешен.
Ройбен пятнадцать минут стоял рядом с ним, обняв за плечи.
— Знаете, чего я на самом деле боюсь? — спросил парень.
— Чего?
— Что они поймают этого парня, этого Человека-волка, и причинят ему вред, по-настоящему. Расстреляют из пулемета, забьют дубинами, как малыша-тюленя. Не знаю. Они действительно прибьют его. Для них он не человек. Он для них животное. Они нашпигуют его свинцом, как Бонни и Клайда. В смысле, они тоже были людьми, человеческими существами, а их нашпиговали пулями, как диких зверей.
— Точно.
— И они уже никогда не узнают, что творилось у него в душе. Никогда не узнают, кем он был на самом деле, почему он делал то, что он делает.
— Рука не болит?
— Нет. Но я бы не почувствовал, хоть в огонь бы ее сунул. Они меня так накачали валиумом и викодином, что…
— Усек. Проходили. О'кей. Что еще ты хотел мне сказать?
С полчаса они говорили об Антонио, о его двоюродных братьях, этаких мачо, до глубины души ненавидевших брата за то, что он гей. Ненавидевших Стюарта, обвинявших его в том, что Антонио стал геем. Говорили о его отчиме, Германе Баклере, который заплатил парням, похитившим Антонио и Стюарта, хотел, чтобы их убили, а тела расчленили. Говорили о Санта-Розе, о Католической Академии Святого Причастия, о том, что это значит — стать по-настоящему крутым юристом, таким как Кларенс Дэрроу, его идеал, как он собирается заниматься делами людей, обнищавших, всеми презираемых и отверженных.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});