здесь счастливы. Но моя мать жутко скучала по Франции. Она ни с кем не связывалась. Такой ценой дался побег от моего отца. В те времена у него было много связей, и это было слишком рискованно. На протяжении нескольких лет я замечал, как она плачет, перебирая старые фотографии, тоскуя по своей семье. Особенно по матери. Но она любила Бо Кинга, и это было заметно. А он хорошо ко мне относился. Был строгим, но добрым. Он нас спас. Мать постоянно говорила мне, что он спас нас. И я ей верил. Единственное воспоминание о настоящем отце – тот день, о котором я тебе рассказывал.
– Сен-Жан-де-Люз.
Еще один кивок, пока он затягивается сигаретой.
С неба начинает медленно падать снег, и я не шевелюсь, боясь разрушить чары.
– Вскоре у нее начал расти живот, и в один прекрасный день они принесли домой Доминика. – Его улыбка еле заметная, но все же я ее вижу. – Вначале я его терпеть не мог. Мне не хотелось делить с ним внимание матери. – Тобиас застенчиво улыбается. – Поэтому я положил его в ящик из-под мандаринов и отнес на помойку. Положил рядом с ним его молочную смесь и бутылочку, чтобы он не страдал от голода.
– Господи, – я не могу сдержать смех, и Тобиас смеется вместе со мной.
– Когда мать поняла, что я натворил… такой злой я ее не видел. Она крепко меня отшлепала, но папе так и не рассказала.
Тобиас качает головой, улыбаясь.
– На следующий день мать убедила меня подержать его. Она посадила меня в свое кресло-качалку и положила Доминика на руки.
Он смотрит на меня, но мыслями далеко отсюда.
– Он стал моим. С той самой минуты. Он стал моим.
Я киваю, горячая слеза скатывается по моей щеке.
– Первые несколько лет английский нам не давался. Мы приложили немалые усилия и оказались совсем не готовы к соприкосновению с чужой культурой. Думаю, мама считала Америку Диким Западом. Она была подозрительной и нечасто разрешала мне играть на улице. Они с папой ссорились из-за этого, и она всегда выигрывала. Какой же упрямой она была.
– Кого-то мне это напоминает.
Тобиас закатывает глаза, а я не могу сдержать смех.
– Я ненавидел школу – детвора и все такое, они высмеивали мой акцент, мою одежду. По возвращении домой я уводил Доминика в свою комнату. Ставил ему музыку, старые мамины кассеты. – От этого признания у меня щемит сердце. Музыка. Музыка его матери.
Тобиас выбрасывает сигарету и засовывает руки в карманы пальто. От порыва ветра густые волосы падают ему на лоб.
– Он был самым счастливым малышом. Постоянно улыбался, смеялся и редко плакал. Какое-то время благодаря ему жизнь была сносной. Он помогал нам пережить первые годы. Был нашей отрадой. И в итоге все стало лучше. Мама разрешила мне играть на улице. Мы приспособились.
Тобиас вздыхает, смотря на лежащую возле него пачку французских сигарет.
– С завода мама всегда возвращалась измученная, но редко жаловалась, однако папа рассказывал о начальнике, который обворовывает своих работников, и они ругались. Мама говорила ему оставить все как есть. «Je ne lui fais pas confiance. Il y a quelque chose dans ses yeux. Il est mort à l’intérieur»[62]. Она умоляла папу забыть об этом, говорила, что они приехали сюда по рабочей визе, которую им помог получить Роман, и им нужно быть благодарными. Но папа не хотел оставлять это дело в покое. Он начал часто уходить из дома по ночам. Я не обращал пристального внимания на происходящее, но порой между родителями вспыхивали жуткие ссоры. Один вечер помню особенно хорошо, потому что это была одна из тех редких ночей, когда Доминика не получалось уложить спать.
Я тянусь к его руке, и Тобиас, отвергая меня, ведет ладонью по своему бедру. Я стараюсь не обращать внимание на боль от отказа.
– Родители были не из тех, кто ссорится за закрытыми дверями, поэтому я заперся вместе с Домиником в шкафу возле родительской спальни, чтобы присмотреть за матерью. Папа никогда не поднимал руку, но порой пугал меня своей агрессией.
У меня вырывается ироничный смешок, и Тобиас выразительно смотрит на меня.
– Заткнись.
– Да ты такой же, гены.
– Он не был мне родным отцом.
– Но ты во многом сын Бо.
– Это правда. – Тобиас зажигает очередную сигарету и глубоко затягивается.
– После этого папа начал разговаривать со мной. Думаю, он стал обижаться на маму за ее непонимание. Он пытался сделать что-то хорошее не только для нас, но и для остальных работников завода. Он брал меня с собой на прогулки и произносил длинные речи о том, что значит быть мужчиной. Заботиться о других людях. Я не особо задумывался над его словами. Просто считал, что он пытается воспитать хорошего сына.
– Думаешь, он знал, что ему угрожает опасность?
– Сейчас, оглядываясь в прошлое, думаю, он разуверился в своих надеждах построить здесь будущее. Его планы не сбывались. Родители были измотаны и не добились успеха. – Тобиас еще несколько раз затягивается сигаретой. – А потом начались встречи. Они происходили в нашем таунхаусе каждую вторую неделю месяца.
– Там и сформировалось Братство?
Тобиас кивает.
– Frères du Corbeau. Братья Ворона. Я не особо ими интересовался, ведь мне было всего одиннадцать. Но однажды ночью стало скучно, и я спрятался на лестничном пролете, решив подслушать. Некоторые ратовали за радикальные меры. Одной из них была Дельфина. Как ты знаешь, это она устроила родителей на работу.
Я киваю.
– Она была согласна с папой. Той ночью вспыхнуло несколько ссор, и моя мать удивила всех, встав и заговорив. Думаю, это случилось впервые.
– C’est la peur qui va nous garder en colère, nous garder confus, nous garder pauvres. Nous devons cesser d’avoir peur des hommes comme eux, des gens qui profitent de nous. Si la peur vous arrête, la porte est grande ouverte. Nous ne pouvons pas compter sur vous[63].
– Теперь я понимаю, что когда-то моя мать была борцом за справедливость в точности как мой биологический отец, а когда родила меня, то отошла от дел. Думаю, разочарование папы в ней и причина их ссор заключалась в том, что она отказывалась сражаться вместе с ним. Той ночью после ее речи ушел только один человек. На следующей неделе мои родители погибли, и никто на том заводе не заговорил. Никто не знал даже маломальской подробности случившегося. Но Дельфина выяснила, что начальник смены, которого даже не было на этаже в день их смерти, вскоре после этого