Читать интересную книгу Скиппи умирает - Пол Мюррей

Проходит несколько секунд, прежде чем Говард понимает, что анекдот закончился.

— И это все? — спрашивает он. — Значит, я похож на того идиота с крошечной головкой — так, что ли?

— Мне просто вспомнился этот анекдот, — протестует Фарли. — Потому что знаешь как говорят? Мечтай осторожно, а то как бы твои мечты не сбылись.

— Да я разве об этом мечтал? Я же не мечтал о том, чтобы у Орели Макинтайр оказался жених и она про меня думать забыла! Какого хрена я стал бы о таком мечтать?

— Не знаю, Говард. В самом деле — зачем тебе о таком мечтать?

Тут открывается дверь, и Говард, ссутулившись, скрывается за газетой: в учительскую протискивается Том. Каждый год в ноябре, когда приближается очередная годовщина того происшествия в карьере, тренер делается все более угрюмым. Но в этом году Говарду кажется, что он ощущает исходящую от Тома ярость, словно благородный спортсменский фасад вдруг дал трещины; Говард как бы забирается Тому в голову: он словно сам разделяет бешеное желание Тома броситься всем своим увечным телом на Говарда и колотить его до тех пор, пока Говард не сделается таким же калекой, как Том. Иногда ему даже хочется, чтобы тот так и поступил — для полной ясности.

— Как дела, Том? — окликает его Фарли.

Тренер бурчит что-то на ходу, направляясь к своему шкафу.

— Чем озабочен? — невинным тоном спрашивает Фарли, видя, как подпрыгивает живот Говарда.

— Много хлопот, — неохотно отвечает Том. — Пытаюсь уладить дела с поездкой на соревнования. Десять мальчишек в команде, а в ближайшей гостинице есть только четыре номера.

— А ты клади их всех к себе в постель, — советует Фарли. — Будете согревать друг друга холодными зимними ночами.

— Очень смешно, — говорит Том без всякого выражения. — Потрясающе забавная шутка.

Сунув в задний карман несколько конвертов, он снова хромает по направлению к двери.

— Когда-нибудь, — говорит Говард, снова опуская газету, — этот парень сорвется с цепи. И набросится на меня.

— Говард! Богом клянусь — у тебя воображение, как у Стивена Кинга, — говорит Фарли.

— Тогда почему он всю неделю смотрит на меня так, будто вот-вот выпустит мне кишки?

— Да потому что ты параноик, у которого слишком много свободного времени. Слишком много свободного времени — и крошечная-крошечная головка.

В четверг на доске объявлений вывешивают программу концерта. Квартет Ван Дорена включен в список участников, к несказанному облегчению Джикерса; он отходит от доски, утирая пот со лба.

— Нас взяли? — с волнением спрашивает Оэн “Мастер-Секзекутор” Флинн, стоя на задах толпы, изучающей доску.

Патрик “Всезнайка” Нунан еще раз просматривает список, а потом, нахмурившись, отворачивается:

— Нет.

— Не взяли? — Оэн поражен.

— А чего ты удивляешься, приятель? — взмахивает руками Патрик. — Ты погляди на программу: там же сплошь одни белые!

— Эй, Скип, а что это там за записка с твоей фамилией?

— Что такое? — Даже привстав на цыпочки, Скиппи не видит доску.

— Держи… — Джефф тянется поверх скученных голов, а потом передает Скиппи белый конвертик с гербом школы.

— Меня отправляют на воспитательную беседу. — Скиппи изучает адресованный ему листок. — С отцом Фоули.

Услышав это имя, все прикладывают руки к ушам:

— С отцом каким?

— Как-как?

— Говорите погромче, молодой человек!

— Почему они посылают меня на воспитательную беседу?

— Тебя вывели на чистую воду, Скиппи, — подтрунивает над ним Деннис, назидательно тряся пальцем. — Они все про тебя знают.

— Может, они пронюхали про Кондора, — хмурится Рупрехт. — Скиппи, если кто будет спрашивать, говори, что я был всю ночь в комнате, помогал тебе по математике. Сохраняй спокойствие. Они ничего не могут доказать.

Не могут? На уроке немецкого его тревога все нарастает. Может, они прознали про него и Лори? Может, им не нравится, когда ученики заводят подружек? Он отправляет Лори эсэмэску — просто чтобы сказать “привет”, но она не отвечает.

— Nicht ставится после глагола для отрицания, — говорит учитель. — Ich brauche nicht — я не нуждаюсь. Ich liebe nicht — я не люблю. Давайте заглянем в учебник. Was hast du heute nicht gekauft, Uwe? Ich habe ein Schnitzel für meine Mutter nicht gekauft. Чего ты не покупал сегодня, Уве? Я не покупал шницеля для своей матери.

— А у меня есть шницель для его матери.

— Марио, твоим шницелем даже мышь не накормишь!

Я не иду я не ем я не вижу я не слышу

Он поднимает руку, просит отпустить его с урока, предъявив листок с гербом.

Отец Игнатиус Фоули сидит, зажав ручку в горизонтальном положении между кончиками указательных пальцев, и разглядывает мальчишку, сидящего напротив. Он перенес неприятнейшую операцию, а вернувшись после болезни, обнаружил целую стопку дел, вверенных его вниманию, и дело этого паренька лежало наверху, как самое срочное. Щуплый бледный мальчишка — кажется, у него во рту даже масло не растает; однако в его “послужном списке” значатся отклонения в поведении, невнимательность, склонность к разрушению, рвота на уроке и игра в одиночку в фрисби. Беда приходит, не разбирая форм и размеров: человек с таким долгим стажем консультирования подростков, как у Игнатиуса Фоули, лучше других знает эту истину.

— Ты знаешь, почему тебя сюда направили? — отец Фоули обрушивает на мальчика всю мощь своего баритона.

Тот чуть заметно съеживается, смотрит на свои большие пальцы, что-то бормочет. Глаза отца Фоули сужаются. Все он прекрасно знает. За этой простодушной оболочкой таится лукавство: такой паренек будет вертеться ужом и увиливать от него. Что ж, он не оставит ему места для виляния.

Но вначале — сложенные руки, добрая покровительственная улыбка. Пускай немного расслабится.

— Не волнуйся, Дэниел. Никто не собирается тебя ни на чем подлавливать. Просто и.о. директора заметил, что в последнее время у тебя упала успеваемость, и попросил меня как-то помочь. — Отец Фоули поднимается со стула. — Ну так, может быть, ты сам объяснишь мне своими словами: как ты думаешь, почему ты стал хуже учиться?

Пока мальчишка пускается в обычные пустые объяснения, отец Фоули, медленно обходя комнату, снова вчитывается в папку с его делом. Случай несколько нетипичный: этот паренек не похож на тех недоуменных тупиц, которые чаще всего оказываются у него в кабинете. Отметки у него отличные — вернее, были отличными до недавних пор; можно почти точно указать день, когда они вдруг начали резко падать. У отца Фоули появляется догадка — а когда имеешь за плечами такой опыт работы, привыкаешь доверять своим догадкам.

— Наркотики! — Повернувшись как волчок, он тычет пальцем прямо в лицо мальчишке, который от неожиданности подпрыгивает на месте.

— А теперь смотри мне в лицо, — приказывает отец Фоули, — и отвечай, сталкивался ли ты с каким-нибудь из следующих веществ.

Мальчик робко кивает. Отец Фоули зачитывает ему параграф из брошюры, выпущенной министерством образования.

— Конопля, она же каннабис, ганджа, гашиш. — Он всматривается в лицо паренька. Ничего. — Марихуана, мэри-джейн, травка, дурман. — Нет. — Спид, уиз, крэнк, кетамин, спешл-кей. — Что, интересно, здесь делает спешл-кей? — Кокаин, кокс, Чарли, понюшка, порошок. Героин, конь, дрянь, герыч, дурь.

Если бы что-то было не так, отец Фоули уже почуял бы: малейшее подергивание, мигание, капелька пота выдали бы юнца с головой. Но мальчишка никак не реагирует на все эти названия. Однако у отца Фоули остается твердая уверенность, что тот что-то скрывает. Но что именно?

Вернувшись к столу, оглядывая комнату в поисках вдохновения, он останавливает взгляд на фотографии в рамке. Это снимок времен его миссионерской деятельности, на нем изображен он сам, гораздо более молодой, отважный, золотоволосый. Он стоит на полевом аэродроме, обнимая за плечи чернокожего парня (имени его он уже не помнит). На заднем плане самолет, на котором летал сам отец Фоули, и пилот даже дал ему подержать рычаг управления, когда они парили над горами, везя партию новых Библий. Он довольно улыбается, глядя на себя — симпатичного и молодого. Но потом его взгляд, оставив фотографию, падает на ватные шарики, лежащие рядом, и улыбка пропадает: его вновь осаждают неприятные воспоминания о двух последних неделях, когда его щупали низкорослые медсестры-азиатки, болтавшие между собой на каком-то незнакомом наречии (тык! тык! неужели они думают, что у всех людей уши одинаковые? Неужели они не понимают, что у некоторых людей устройство уха особенно сложное?).

Но потом он снова смотрит на самолет. Полет. Да, так этот паренек сам с собой играет в фрисби. Как только отец Фоули увидел запись об этом в его деле, у него появился нехороший привкус во рту; теперь ему кажется, он знает почему. Хрипловато прокашлявшись, он говорит: