— Расскажи мне об этой боли, — попросила Лаура, снова опускаясь на пол и прислоняясь к шкафчику.
Сначала Кристиан не откликнулся. Он закончил работу, убрал гаечный ключ и горшок и закрыл дверцу шкафчика, прежде чем опуститься рядом с Лаурой. Лаура протянула ему полотенце, чтобы он вытер руки, а потом кусок кокосового торта, который он себе отрезал.
— Вкусный торт…
— Кристиан.
Он откусил еще торта и прислонился затылком к шкафчику.
— Когда Джефф был маленьким, я его обожал. Моя жизнь кардинально изменилась с его появлением, но я решил, что так бывает во всех семьях, когда появляются младенцы, и, хотя мне не нравилась моя роль, я не взваливал вину на Джеффа. Я просто не мог этого сделать — он был таким смешным, таким невинным и совершенно беспомощным. Я часами играл с ним, и он улыбался мне гораздо чаще, чем другим. Когда я приходил из школы, он начинал смеяться и болтать ручками и ножками, — Кристиан улыбнулся при воспоминании об этом, — а потом, когда научился ходить, он ждал моего возвращения, стоя у окна. Знаешь, как мне это было приятно. Мои родители были полностью сосредоточены на малыше, а малыш думал только обо мне. — Улыбка его угасла. — А потом, когда Джеффу исполнилось четыре, наш старик решил, что я оказываю на него дурное влияние. Думаю, это началось с его дня рождения.
— А что тогда случилось?
Кристиан с минуту задумчиво ковырялся в торте.
— Понимаешь, они устроили для него день рождения. Они с трудом могли позволить себе такие расходы — и уж, конечно, никогда не стали бы устраивать ничего подобного для меня, — но тут они пригласили фокусника развлекать соседских ребятишек. На мой взгляд, фокусник был отличный, но дети к моменту его появления уже подустали, а до их возвращения домой оставался еще час. И тогда все закутались и пошли на улицу испытать санки, которые подарили Джеффу на день рождения. Они были легкими и подвижными, настоящие красавцы, полозья смазаны воском — только садись и лети. Мы направились по улице к холму, и старик решил, что раз это день рождения Джеффа, то он должен прокатиться первым. Но Джефф не умел управлять санками. Поэтому я сел за ним, чтобы тормозить ногами, и мы как стрела понеслись с горы и врезались в дерево. У Джеффа тут же пошла кровь, которая начала заливать все вокруг, а мне здорово влетело за это.
— Я не хотел причинить ему боль, — с мольбой в глазах промолвил Кристиан. — Никогда в жизни я не ощущал себя таким беспомощным, как в тот день, когда он стоял, заливаясь кровью и слезами. — Кристиан отвернулся.
— Как бы там ни было, с той поры наш старик начал меня преследовать. Я стал врагом. Я превратился в того, кто при малейшей возможности мог обидеть Джеффа. Если Джефф совершал что-нибудь нехорошее — я имею в виду не серьезные вещи, а всякую ерунду, вроде того что писал свое имя задом наперед, или называл кого-нибудь сопляком, или отказывался обедать, — в этом был виноват я. Ребенок, который обожал меня, стал взваливать на меня вину за все свои проступки.
— Но где же при этом была Лидия? — потрясенно промолвила Лаура. — Я не могу себе представить, чтобы она спокойно наблюдала за тем, как тебя травят.
— Лидия была связана словом, — вздохнул Кристиан. — Билл Фрай женился на ней, дал ей свое имя и усыновил ее незаконнорожденного сына в обмен на создание дома и семьи, в которых он нуждался. Если она и мучилась из-за того, что он говорил мне и как со мной обращался, то никогда не показывала вида. Она была решительно настроена сдержать свое слово. Короче говоря, я думаю, она смирилась с тем, что я — «плохой». Это давало ей возможность оправдывать его отношение ко мне.
— Лидия слишком умна, чтобы так поступать, — покачала головой Лаура. — Если ты прикидывался плохим, она наверняка понимала это.
— Это твоя мать поняла бы, почему я это делал, — возразил Кристиан. — Это ее профессия. Ты тоже понимаешь, почему я это делаю, потому что ты — дочь Мадди. Но Лидия этого не понимала. Она была зашорена при решении любых практических вопросов. Она заключила сделку с Биллом и не могла позволить себе думать о нем плохо.
— Он был плохим? — спросила Лаура. Она даже представить себе не могла, что довелось вынести Кристиану, живя все эти годы с человеком, которому было отвратительно его присутствие.
— Нет. Он любил мою мать и любил Джеффа. У него были плохие отношения только со мной. — Он еще откусил торта. — К тому же я давал повод для этого. Господь свидетель, уж я старался. Он считал меня плохим, и я был плохим. Он считал меня дерзким, и я был дерзким. Он считал меня глупым, и я был глупым, пока не сообразил, что только собственными мозгами смогу ему отомстить, и тогда я начал заниматься. Я думаю, именно благодаря ему я попал в такой колледж, как Амхерст. Клянусь, я сделал это назло ему.
— Да нет.
— Именно так, — подтвердил Кристиан.
— Ты жалеешь об этом?
— Я жалею о той враждебности, которую испытывал по отношению к нему. Нельзя жить с такой злостью. Из-за нее я многое пропустил из того, что происходило вокруг меня.
— Но ты со всем справился.
— В каком-то смысле. У меня хорошая работа. Я веду комфортабельную жизнь. — Он улыбнулся: — Думаешь, старина Билл переворачивается в своей могиле? Думаешь, ему невтерпеж видеть, что я оказался не таким уж непутевым, как он считал? Черт, если бы он был жив сейчас, то винил бы меня в том, что у Джеффа неприятности. Он бы убеждал полицию, что за всем этим стою я. Биллу нужен был козел отпущения для всего того, что шло не так, как надо, и этим козлом отпущения был я. — Кристиан поднялся на ноги. — Вот почему мы с Джеффом такие разные. Потому-то я был таким трудным ребенком. — Он выкинул остатки торта в раковину и пробормотал: — Ну-ка, испытаем эту штуковину.
Вода протекла совершенно нормально.
Лаура обняла его за плечи, сострадая и обиженному маленькому мальчику, и испытывающему злость юноше, и зрелому мужчине, который старался, но не мог избавиться от ощущаемой им горечи.
— Прости меня.
— За что? Ты ни в чем не виновата.
— Мне жаль, что тебе пришлось пережить все это. Я ничего не знала.
— Обычно о таком не рассказывают. Кроме Лидии об этом теперь знаешь только ты.
— А Джефф не знает?
Кристиан покачал головой.
Лаура провела рукой по его спине — мышцы были крепкими и упругими. Почти двадцать один год она не прикасалась к нему, но он оставался таким же сильным. Годы пощадили и его лицо. Морщинки в углах глаз только явственнее подчеркивали его характер, а складки у рта говорили о решимости. Его темные волосы, подернутые теперь сединой, были густыми, жесткими и длинными.