пришли ко мне в кафе! В чем дело? Обоих не приняли – ни Римана, ни Мина дома не оказалось.
Следующая попытка была назначена в тот же день на 4 часа. Я ждал их в ресторане на углу Литейного. Пришел только один Самойлов – его генерал Мин опять не принял. Я посоветовал Самойлову немедленно ехать в Выборг. Тараса я ждал до 6 часов. Он так и не пришел. Поздно вечером я выехал в Гельсингфорс. Газеты на другой день сообщили: «На квартире полковника Римана задержан переодетый офицером террорист, пытавшийся при аресте оказать вооруженное сопротивление».
По объяснению полиции, террорист был задержан, так как им была допущена ошибка: он приходил на квартиру к полковнику Риману еще утром и оставил свою визитную карточку – «князь Друцкой-Соколинский» (мы вместе с Тарасом заказывали эту карточку в Гельсингфорсе); ошибка же заключалась в том, что, согласно регламенту, не мог офицер чином ниже оставить свою визитную карточку при посещении лица, чин которого был выше. По погонам Тарас был только «поручиком», что, вероятно, и было замечено денщиком Римана, открывавшим ему дверь. (Тарас потом получил по суду 15 лет каторги, бежал из Сибири, во время Первой мировой войны записался добровольцем во французскую армию и погиб на фронте смертью храбрых от немецкой пули.)
Некоторые думали, что Азеф выдал не только подготовку к покушению на Дурново, но также дело Римана и Мина. Но если бы это было так, то почему в форме лейтенанта флота не был арестован на квартире Мина Самойлов и почему не был тогда арестован я?
В Москве всей подготовительной работой для покушения на Дубасова руководил Савинков, который приезжал в Гельсингфорс и делал Азефу подробные доклады. Сам Азеф в Москву не ездил.
Я хорошо знал лично некоторых из товарищей, которые работали в Москве под началом у Савинкова.
Главным метальщиком там был намечен Борис Вноровский, брат Владимира Вноровского, с которым я встретился в Севастополе. Бориса я знал лучше, чем Владимира. Как и брат его, он был раньше студентом Московского университета, но был на два года старше его. Членом нашей Московской организации он был еще в 1904 году, когда я работал в ней. Это был смелый и решительный человек, глубоко преданный революционным идеям. Теперь, за те два-три месяца, которые он в качестве члена Боевой организации провел в Москве, участвуя в подготовке покушения на Дубасова, ему пришлось пережить очень многое. Пережитого хватило бы на жизнь нескольких человек.
Организацией он был намечен как первый метальщик – по его собственному требованию. Другими словами, он был уже обреченный человек. В подготовительной работе он всюду был впереди и на первом плане. Он ездил извозчиком, выслеживая Дубасова, затем превращался в богатого барина, который проводил ночи в богатых ресторанах (он боялся ночевать в отелях, чтобы не быть арестованным и тем не сорвать всего плана покушения), переодевался в офицерскую форму. За два месяца он уже шесть раз выходил с бомбой в руках на улицу, подкарауливая экипаж Дубасова. Но каждый раз ему что-нибудь мешало. Иногда коляска Дубасова, вопреки всем ожиданиям, не появлялась, другой раз она оказывалась пустой, один раз ему помешали бросить в коляску бомбу проходившие мимо дети – он не мог решиться пожертвовать ими. Несчастия, казалось, преследовали его.
Он несколько раз приезжал в Гельсингфорс с докладами Азефу – иногда одновременно (но не вместе!) с Савинковым, иногда один. Каждый раз, если я в это время тоже был в Гельсингфорсе, мы с ним виделись и вместе проводили долгие часы. Меня поразило, как изменился он – внешне и внутренне – за эти два страшных месяца. Из молодого, цветущего человека – ему было 25 лет – он на моих глазах превратился в пожилого – казалось, он состарился на 20 лет! Сильно поседел, черты лица выдавали смертельную усталость, усталость физическая и моральная сказывалась теперь во всем его облике.
Ведь он за это время шесть раз выходил с бомбой в руках, готовый метнуть ее под экипаж Дубасова, готовый и сам умереть при этом, – другими словами, он шесть раз уже умирал! Но моральная решимость его не ослабевала – он во что бы то ни стало хотел довести дело до конца.
Много страшных, странных и смешных эпизодов рассказал он мне. Передавал свои наблюдения над жизнью московских извозчиков (среда в культурном отношении чрезвычайно отсталая), рассказывал о своем ночном времяпрепровождении в шикарных московских кабаках.
Однажды с ним была такая история. Он был в форме офицера Сумского драгуна – с синим околышем, с белыми кантами; это очень известный кавалерийский полк, он, между прочим, в декабрьские дни принимал участие в подавлении московского восстания. Вноровский сидел в ожидании поезда в Петербург в зале первого класса Николаевского вокзала в Москве. Мимо проходит генерал. Вноровский, как полагается, встал и отдал честь.
К его ужасу, генерал остановился и присел к его столу. Оказывается, этот генерал сам когда-то служил в Сумском драгунском полку и, увидав знакомую форму, решил расспросить о знакомых сослуживцах. Вноровский объяснил, что он только что сам едет в полк, который стоит в Твери, и даже еще не представлялся его командиру – он лишь недавно кончил военное кавалерийское училище. Старый генерал с ласковой улыбкой выслушал Вноровского, подал ему на прощание руку и пожелал молодому офицеру успешной карьеры… Вноровский чувствовал, что только какой-то сумасшедший случай спас его.
В московской группе Савинкова химиком была моя приятельница Маруся Беневская. О ней нужно было бы написать целую книгу.
Она была дочерью генерала Беневского, бывшего военным губернатором Амурской области на Дальнем Востоке. Я давно уже дружил с ней. В течение нескольких лет мы вместе были студентами университета в Галле (Германия); мы жили там тесной дружеской компанией в пять человек, встречаясь ежедневно и вместе всегда обедая.
Одним из членов нашего кружка был Абрам Гоц, другим – Николай Авксентьев, который позднее, в 1917 году, был в правительстве Керенского министром внутренних дел. К нашему кружку принадлежала и Маня Тумаркина, невеста Авксентьева. Маня Тумаркина и Маруся Беневская были близкими подругами и жили вместе. У них мы вместе и обедали. Маруся была медичкой. Она мечтала помогать людям, спасать погибающих.