вообразил, но и жил так. Волшебные дверцы в эти миры по-прежнему есть, хотя стало их куда меньше. Но тут я чувствовал, что приблизился к той, за которой сбудутся все чаянья.
И вот колесим мы по округе, переправляясь через реки в плетеных плавучих корзинах-кораклах, высматривая крокодилов, по ночным проселочным на мотоциклах, на ранних местных автобусах, и – вот она, дверца, в шаге… и шаг этот никак не сделать. Небывалый лес, река, неисчислимые звери, а в рюкзаках – все для жизни, впереди полтора месяца счастья, трудного, страшного, высшего, моего… И – колючая проволока, заставы, рвы, рай оцеплен, не войти. Нет, не как в притче Кафки о привратнике и путнике. Я не ждал, пока закроются ворота. Я ломился туда со всех сторон. Столкновения мои с охраной заповедника были уже на грани потери свободы, лез на рожон. Но были и другие встречи, когда нам неожиданно подарили возможность бесплатных сафари в течение двадцати дней. Другое дело, что совершенно не нужных нам.
Этот молодой егерь, недавно назначенный здесь начальником, приехал с семьей из Майсура, где получил высшее образование и немного успел поработать в тамошней округе. Звали его Махеш. Здесь, у лесного кордона, он жил в небольшом доме с современным интерьером. Жена его была на последнем месяце беременности, принесла нам чай со сладостями, пока он рассказывал о черной пантере, а я смотрел его снимки, опубликованные в глянцевом журнале. Они были сделаны недавно в этом лесу, он вышел из джипа и осторожно приблизился к озерцу, из которого она лакала отраженный закат, глядя на него поверх воды желтыми, как этот закат, глазами. Кажется, ему было не очень уютно на этом кордоне. Для местных егерей он был слишком продвинутым, молодым и чужим. На стене висели бадминтонные ракетки, он посетовал, что даже поиграть не с кем, и, допив чай, мы уже резались во дворе. Вернувшись в дом, я решился сказать ему о своих планах напрямую. Рискованно, конечно, и обычно, за исключением случая с Сурией, я так не делаю, но тут мне что-то подсказывало, что можно.
Через час мы уже ехали с ним на служебном джипе, он покажет места, где мы могли бы стать лагерем на месяц. Первые пару наводок в буферной зоне заповедника были не ахти, мы с Таей выходили из джипа, осматривались: озеро, куда по ночам вроде бы выходят звери, а днем – голая местность, даже дров для костра не собрать, и деревня видна вдали. Еще поездили, и наконец Махеш, кажется, понял, что мы на самом деле хотим, и мы оказались у рва и колючей проволоки в несколько рядов. Водитель заглушил мотор. Вон там, показал глазами Махеш. Мы с Таей пролезли под проволокой и пошли, все быстрее, не веря происходящему, ожидая, что вот-вот он окликнет нас, чтобы вернулись. Но нет, пройдя пару километров вдоль леса и оставляя справа широкий луг с озером вдали, мы скрылись за поворотом и вскоре нашли идеальное место для лагеря. Край могучего леса с непролазными зарослями и деревьями в несколько обхватов, с выходом на бескрайний луг с озером. Вернулись. Сказал Махешу, что место отличное и хорошо бы нам до сумерек успеть обустроить там лагерь. Он кивнул. Невероятно. Это его территория, его ответственность. Запретная зона. Случись что с нами – спросят с него. И не просто спросят – потеря работы, а возможно, и свободы. Надо бы нам, говорю, проволоки метров сорок – защитить лагерь от слонов. Им это, конечно, до лампочки, но все же, в мирном настроении обойдут. Да, говорит Махеш, в лесничестве найдем, я помогу. Какой-то сон, необъяснимый.
Позвонил Зубаиру, чтобы срочно ехал сюда с вещами. Тем временем зашли в лавку, купили еды на несколько первых дней. Встретили знакомого краеведа-инструктора из того гестхауса на манер африканских сафари-лоджей, которые в здешней округе начали строить предприимчивые местные. Четыреста долларов в сутки, небывалая цена для Индии, еще и в стороне от леса, лишь декорации, зато по высшему разряду. Удивительно, но все места раскуплены на месяцы вперед в это гетто для толстосумов-натуралистов. В этом же гестхаусе работал и тот блогер, с которым я разговаривал по телефону перед приездом. Сейчас он оказался в отлучке, а с его помощником мы познакомились накануне у гостиничного бассейна, он накормил нас обедом с пятью официантами за спиной, и здесь, у лавки, случайно встретились с ним снова. Говорит, что сестра его в Запорожье учится в медицинском институте, а Тая ведь оттуда родом, да? И набирает по скайпу свою сестру. Милая индуска в запорожском общежитии на экране и запорожская Тая, смеющаяся с ней, сидя на скамейке у индийских джунглей. И мы с краеведом, наблюдающие эту сцену.
Дождались Зубаира, пролезли втроем под проволокой и пошли. Солнце садилось. На лугу у реки стоял одинокий слон и кивал, как бы не глядя в нашу сторону, а когда приблизил его зумом камеры – казалось, он улыбался. Тихое, слегка взвинченное счастье, прикрытое спокойной сосредоточенностью на том, чтобы успеть поставить лагерь до темноты. Спиной к слону, но чувствуя его улыбку. Спиной к Тае, но чувствуя ее нервное состояние – и от присутствия этого слона, и от предстоящей ночи, не говоря об этом узоре нас троих. Спиной к Зубаиру, который, кажется, совсем скис, неумело мастеря свой отдельный шалаш.
Лагерь мы ставили под чудесным деревом махуйя, из цветов которого делают вино, ими же любит лакомиться полутораметровая малабарская белка. Пока Тая с Зубаиром разводили костер и готовили ужин, я соорудил царский шатер из зеленой солнцезащитной сетки, подоткнул и сшил подолы, снаружи повесил две лампы на солнечных батареях. И стемнело. Включил лампу, тут же налетела туча термитов, застя и свет, и все кругом. Выключил – стихло, исчезли.
Тая отказалась от ужина, ушла в шатер, легла. То еще настроение. Когда приближаешься к ней, чувствуется этот тоненький высоковольтный гул. Однажды в грозу, застигнутый в поле, я спрятался в трансформаторной будке и ночевал там. Вот этот же гул. И оголенные провода. А я совсем не электрик. Тая в шатре, мы с Зубаиром сидим у костра, по округе разбросаны черепа и кости обглоданных зверей. Когда расчищали место для лагеря от валежника, отбрасывали эти кости в сторону, Тая поглядывала, поднося дрова к костру, знаю я этот взгляд.
Вот и сбылась твоя жизнь, Серджи, ты там, куда мечтал попасть, и все так, как ты и хотел, невозможно, но вот же. И ни поделиться этой радостью, ни самому ее жить, такая растрава, все расползается в разные стороны. Лебедь, рак и щука. Лебедь в шатре. А Шахерезада-Зубаир сидит рядом и едва слышно бубнит себе под нос что-то дивно несуразное – о том, как случилось ему быть камердинером африканского короля, отправившегося на многодневную охоту с километровым обозом и полутора тысячами слуг. Видно, заговаривает себя и округу и попутно пытается уверить меня в своем лесном опыте, особенно после его недавних попыток развести костер. А на кого ж охотился король, спрашиваю. Он долго молча глядит в огонь и говорит: на зайца.
К середине ночи мы разошлись – Зубаир на четвереньках влез в свой кривобокий домик, а я лег в шатре с Таей, не рядом, на расстоянии. Чувствовал, что не спит. Верней, просыпается и засыпает. Лежал, смотрел сквозь сетку шатра на звезды, а потом тихо подошел пятнистый олень – читал. Стоял и читал неслыханное для него, глядя перед собой – шатер, нас, лежавших там, по слогам читал, вскрикивая