дети – полуголые и совсем, как та рослая девочка, хохочущая и мотающая головой, осыпая брызгами всех вокруг со своих длинных до бедер волос.
Свой однокомнатный домик сдал нам высокий усатый, внешне похожий на сурового цыгана, а в душе очень застенчивый и по-детски наивный Манжу, вдруг утиравший слезу посреди разговора – то от пригрезившихся кисельных берегов, то от коварства взрослого мира. Сдал нам эту свою комнатенку, а сам перешел в соседнюю мазанку – к жене и детям, где и жил, а эта была на случай приездов родни и своих мечтательных уединений. Большая кровать с периной и необъятными подушками, над которой ковер, но не с мишками в лесу, а с тигром, исполненным местным Пиросмани, здесь же и кухонька с газовым баллоном, и вся утварь. По-английски на хуторе говорил только Манжу, и то едва. Жилье тут никогда не сдавалось, да и приезжих в округе не было, кроме тех, что ехали на сафари и в тот же день возвращались.
На следующий день мы встали затемно, сварили кофе, выпили его в своем дворике со звездами и лежащими у ног белыми быками с крашеными рогами, сели втроем с Манжу на мотоцикл и поехали полями, лесами, через деревушку Маги ко входу в заповедник. И были нам лангуры с лицами цвета сожженного пергамента, пятнистые олени в байковых сорочках, а потом на поляну вышел тот, кто относится к людям с яростно-ледяным презрением – леопард, а потом на верхушке дерева заметили лохматый мешок с золотым клювом – орел-змееяд, внизу стояли большие умбристые олени самбары и сверкающие в первых лучах павлины, а потом – слоны, слоны повсюду, и меж ними пугливый и одинокий лающий олень, barking deer, который метит свою территорию слезами. И вдруг полыхнуло в кустах, вышел тигр, долгий, как день творенья, со свежим шрамом на ключице.
Выдохнули и отправились восвояси, в Диканьку, и был нам обед с борщом и запеченной в тесте свежей курицей, приготовленный Таей, и вся гоголевская палитра овощей, и краткий сон на такой сладкой летящей кровати, как только в детстве. А на закате прогулка вдоль заповедника с вылазками и засадами, и уже в темноте возвращение, и чье-то протяжное дыхание в зарослях: три слонихи. Смотреть, как они ужинают, чуть кося глазом на тебя, и ты тихо разговариваешь с ними о том, что нежнее сердца, а Тая за деревом, позади. А потом банька, своя, то есть хуторская, семейная, мы третьи в очереди, а в углу баньки заплутавшая курица, уже слепая во тьме, сидит жалуется в полусне, жаровня в глиняной яме в полу, и такая чудесная теснота, что эти двое в мыльной пене – давно уж одно с четырьмя ногами-руками, нежными, путающимися, забывшими о мытье. И чай на завалинке, и снова звезды, и Манжу присаживается рядом, говорит: не уезжайте, живите здесь, я вам дом справлю.
Так и шли наши дни, ездили на сафари, от которых росло раздражение, но и грех было отказаться, потому делали перерывы, посвящая их прогулкам по округе. Однажды зашли так далеко, что казалось, уже не найдем дорогу назад. Там еще маленький храм был у леса, храм Нага, опоясанный черными фигурами кобр. И вокруг ни души. В храме у алтаря стоял человек в деревянных колодках, усеянных гвоздями острием вверх. Просто стоял на гвоздях в тишине пустынного храма.
На обратном пути, за холмом, в нищей деревушке, в продуваемой ветрами школе, куда нас повели хохочущие дети, угостив сладкими тростниковыми палками, которые мы сгрызли с ними по пути, я устроил им нечаянный мастер-класс, а они – мне. Зашел в класс, учитель в это время обедал в каком-то сарайчике, провели урок музыки с горнами и барабанами, потом математики у школьной доски, и географии, склонившись всем классом над пыльным глобусом, и перешли к индуизму. «А кто главнее, – спрашиваю, – Вишну, Брахма или Шива?» – «Брахма!» – «А кто сильнее – Шива или Вишну?» Смеются и подталкивают вперед своего одноклассника по имени Шива. «А кто прекраснее – Лакшми или Сарасвати?» Задумались. Одно дело, говорят, покровительствовать мудрости, другое – счастью…
Однажды выбрели к озеру, пытались подобраться к черным красноголовым ибисам, всякий раз перелетавшим при приближении и истошно кричавшим, словно сорванным в аду голосом. Тая нашла сброшенную кожу кобры, светившуюся нежным серебром на солнце, и сделала браслет на запястье из хвоста, лежавшего поодаль. Дивной красоты и тихого ужаса. Красота, наверно, и окунается одним краем в него. Та, что спасет. И переправились в большой плетеной корзине на ту сторону озера. На этих кораклах с давних времен рыбачат и перевозят людей и скот. Перевозчик сидит у борта и гребет одним веслом. С виду кажется, что поместиться там может пять-шесть человек, не больше. Нас было двенадцать, не считая двух мотоциклов.
Пересекли лес и неожиданно вышли к тому туристическому гетто, где работал наш новый знакомый – инструктор-краевед с запорожской сестрой. Узнав, что нас выселили из заповедника, пришел в театральное негодование и сказал, что действовать нужно ва-банк. Звонить Нарендре Моди? – спросил я. Нет, для начала – главе полиции края. И, выяснив номер секретаря, передал мне трубку. На удивление, через несколько минут я уже разговаривал с начальником, договорились, что завтра он ждет нас в пять вечера. Я подготовил бумагу и на отдельном листе чертеж местности, где мы хотели бы стать лагерем. Потом еще подумал и отказался от этого визита. Ни один начальник, кем бы он ни был, хоть президентом, не даст такого разрешения. Кроме Махеша, но это необъяснимый случай.
В один из дней мы поехали с Манжу на мотоцикле в джунгли к живущему в глубине леса одному из племен адиваси, сейчас уж не вспомнить имя того племени. Тая осталась в Диканьке, готовить обед и немного разобраться с фотографиями, которые уже переполнили камеру и компьютер. Племя жило в разбросанных по лесу на расстоянии нескольких десятков метров друг от друга небольших хатах, похожих на украинские курени, с земляным полом и, как ни странно, электрическим светом. Есть государственная программа помощи адиваси, отсюда и установленные там солнечные батареи, и, совсем уж вызвавшие изумление, урны на каждом шагу, которыми они, похоже, совсем не пользовались. В одной из хат – школа, там шел урок для малышей, они сидели на земле и писали в раскрытые на земле тетрадки. Присел с ними, седьмым, не считая молодой учительницы. Когда-то это племя жило охотой, теперь не пойми чем. Готовят на костре, их несколько в поселении. Куры бегают между хатами. Лесные попугаи верещат на деревьях. Некто лежал в несколько неестественной позе рядом с колонкой, где женщины мыли посуду; то ли пьян, то ли просто отдыхал. Я повидал немало разных племен, и особенно в глубинке Андхра-Прадеш и на холмах Ориссы, где выскочившие из леса мужички племени бондо приставили мне нож к горлу, когда я пытался объясниться с их женщинами, одетыми в ниспадавшие с плеч мелкие бусы, сквозь которые виднелось смуглое голое тело, а шеи охвачены металлическими обручами до подбородка. Это племя, в отличие от бондо, воинственно охранявшего свою территорию, выглядело давно уже примирившимся с компромиссной жизнью, хотя все еще удерживались на земле предков, не поддаваясь на сулящую выгоды государственную программу по отселению из заповедника. Тем не менее, Манжу неотступно ходил за мной, оберегая – иностранцев тут еще не видели.
Сафари, прогулки по округе, а всего лучше, когда, оставаясь вблизи хутора, шли вдоль рва до оленьего лаза под проволокой, проникали в заповедник, устраивались на заросшем холме с хорошим обзором и наблюдали. Однажды, перейдя ров, услышали выезжавший из-за поворота