искушению любопытством и раскрыл кейс.
– СЕРУЮ!!! – надрывно закричал кто-то из цеха. – СЕРУЮ ЖМИ!!!
Но я ничего не слышал и не замечал, все мое сознание забил вид денежных купюр.
10:46 – 11:09
Она сейчас должна быть в совершенно другом месте, за десятки километров от этой проклятой фабрики которую она возненавидела пуще российского правительства. Ее не должно быть здесь! Где угодно, хоть у черта на рогах, но только не в ОАО «Двери Люксэлит». По разработанному ею с Костей Соломоновым плану (который, впрочем, начал трещать по швам с первой понюшки заведующего производством своего волшебного порошка), в это время суток она должна мчаться на автомобиле «Мазда СХ-7» в сторону ее коттеджа, где ее ждет дочь и два железнодорожных билета бизнес-класса до Москвы. Поезд отправляется в четырнадцать часов двенадцать минут, чемоданы собраны еще со вчерашнего дня, дочь сидит одна перед телевизором, ждет маму и держит палец на кнопке вызова «Яндекс-такси» до железнодорожного вокзала. Еще через двое суток самолет из Шереметьево помашет крылом промерзлой России и приземлит маму и дочь Альбер на их исторической родине во Франции.
А в «Мазде CX-7» должна играть какая-нибудь незатейливая старая песенка, а сидящий за рулем Костя Соломонов должен ругаться и громко вопрошать у Оксаны: «Откуда я, мать их, должен знать имя исполнителя, если они, мать их, никогда его не объявляют?» Или затеять длинный монолог на произвольно выбранную тему от завезенного в СССР масонами-иллюминатами неистребимого борщевика Сосновского до того, почему в фабричной столовой сначала берут подносы, потом выбирают ложку или вилку, а уже потом выбирают блюда. «Откуда я, мать их, знаю, что я выберу, – должен будет ругаться Соломонов резко переключая коробку передач с третьей на четвертую скорость, – после того как уже выбрал ложку? А если я решу съесть макароны? Но ведь я уже выбрал ложку, а макароны я ем вилкой. Хорошо, я возьму к ложке для супа еще и вилку для макарон, а окажется, что макарон нет, а есть рис. А рис я ем ложкой. Тогда на кой черт, мать их, я брал вилку? Я возьму нож для мяса, а потом решу взять котлеты. Тогда какого лешего я брал нож? Нет, ты ответь мне, Оксан! Какого лешего я брал нож? Я говорил об этом Данилычу, а он ответил, что он в столовку не ходит, его это не волнует и чтобы я занимался производственными вопросами, а не столовыми. Каков козел, Оксан! Сраный очкаристый, мать его, ублюдок!»
А на заднем сидении костиной «Мазды» должен лежать новенький кейс, купленный Оксаной в хорошем бутике в центре города исключительно для этого дела. Он должен лежать открытым, чтобы Оксана, бросая взгляды в зеркальце могла видеть банкноты. И кейс этот не должен лежать в каком-то грязном ящике под кипой старых газет и тряпок в вонючей неряшливой слесарке, где грязное и неопрятное мужичье точит инструменты и жрет лапшу с дешевой ливерной колбасой. Этот кейс должен быть только на заднем сидении «Мазды CX-7», и вместе с автомобилем и самой Оксаной Игоревной Альбер двигаться в противоположном от фабрике направлении. Или она возьмет кейс на колени и будет пересчитывать купюры с бухгалтерской точностью и быстротой счетного аппарата, делить всю сумму на две равные половины. Одну – себе, другую – Косте.
А что по факту? Костя Соломонов уже никогда ничего не скажет, никогда не будет дергать ручку переключения передач на своей «Мазде СХ-7», никогда не сядет на свое рабочее кресло и никогда уже не нюхнет своего волшебного порошка. И деньги ему теперь не нужны, даже на похороны. Теперь это не его забота, у него теперь вообще никаких печалей нет и не будет. Ни производственных, ни столовых, ни личных.
Оксана Игоревна очень жалела о преждевременной смерти Соломонова, с ним было бы совсем по-другому, он бы не допустил такого положения вещей, он хоть и невыносимый болтун, но сообразительный и дерзкий. Да, с ним Оксана считала себя в безопасности, пока он был жив, она доверялась ему, своими разговорами он отвлекал ее от тревог, создавал иллюзию беспечности и это срабатывало. Ей не хватало этого человека, как раскачивающемуся на ветру дереву не хватает крепкой подпорки, какой бы неудобной она не была. Она готова была отдать ему его половину суммы, она даже решилась бы отдать всю сумму, лишь бы он вдруг возник перед ней живой и здоровый и, взяв ее ручку в свою сильную крепкую ладонь, вывел бы ее отсюда куда подальше, туда где нет крови, диких смертей и кровожадных бандитов-выродков. Ну… может быть насчет передачи всей суммы она погорячилась, тут она еще подумала-бы, но вот насчет благодарности в виде сексуальных услуг она согласилась бы без раздумий. Она бы отдалась Соломонову с радостью и восторгом, он должен был бы быть отличным жеребцом, это было видно по его уверенным поступкам.
Но зачем сейчас об этом мечтать, этого никогда не произойдет, это из области сказок, а в чудеса Оксана Альбер, увы, не верила. Костя умер. Умер так нелепо, так не вовремя, рано, не завершив начатое, оставив Оксану одну и без защиты против агрессивно настроенных ублюдков у которых в головах какие-то свои тараканы. А ведь деньги уже у нее! Несколько минут назад она держала их в своих руках, чувствовала их вес, охватывала взглядом каждую пачку купюр, гладила деньги пальчиками прежде чем закрыть кейс и надежно спрятать его от чужих глаз в ящике слесарки. Ах, почему пресс располагался так близко к слесарке, стоял бы он в другом месте, тогда бы Альбер не увидела расправу над несчастным наладчиком и благополучно пересидела бы угрозу.
А от куда налетчики узнали о плане Альбер и Соломонова? Кто мог растрепаться? Точно не сама Оксана, за себя она отвечала. И уж наверняка не Костя, у него язык хоть и без костей, но он не настолько глуп чтобы болтать о таком деле с посторонними, он умел держать тайны не хуже советских разведчиков. А кто еще? Был Матвей Карусельщик, но он вне подозрений. Еще была дочь Оксаны, шестнадцатилетняя девушка, с ее слов уже потерявшая невинность. Она была в курсе маминых дел. Альбер сильно нахмурила брови и чуть не поддалась искушению прямо сейчас позвонить дочурке и прямо в открытую спросить – не знаком ли ей усатенький типчик по имени Женя или невысокий мужчинка с лицом… Проклятье, у второго налетчика была настолько блеклая внешность, что Оксана даже не могла подобрать слов к описанию