сжался. Мясо и кожа с рвущимся звуком расползлось в стороны, выпустив фонтаны крови.
– Я нажал не ту кнопку, – виновато пролепетал Женя Брюквин. – Я не хотел… Я не хотел, правда… Я хотел нажать желтую кнопку, ведь желтая поднимает… А он кричал что серая, я и нажал на серую…
– Дурак, – тихо сказала Оксана Альбер в обильно забрызганном кровищей белом пальто. – Он это специально сказал.
– А о чем он говорил? Какой август? – спросил Максимилиан Громовержец. – Сейчас-же март.
Оксана Альбер не хотела отвечать на такие вопросы. Она закрыла лицо руками и отвернулась.
10:35 – 10:40
Кое-как я смог подняться на четвереньки и подлезть к телам Соломонова и Кротовой. Мастерица так и лежала на своем месте в той же позе, дыхание ее было ровным, видимых повреждений не было. Тело заведующего производством тоже никуда не делось, пребывая в той же безжизненной позиции в которой я его оставил. Не разгибаясь я подполз к рухнувшему стеллажу, принялся выискивать среди конструкции и разбросанных и помятых бобин и катушек упавшего человека, которого я, кажется, узнал. Это был мой хороший друг и товарищ, с которым я до своей мнимой смерти замечательно общался. Я искал своего друга – Юру Пятипальцева, только он обладал такой комплекцией и имел бороду. Меня почти оставили физические силы, особенно после того как меня ушибло бобиной и гвоздь, который до того сидел в спине лишь частично, вошел в плоть полностью, не позволяя мне напрягать ни мышцы спины и даже нормально дышать. Боль пронзала меня в месте ранения при любом движении, я из последних сил терпел, подвывал от боли, но как мог своими кривыми руками разгребал бобины, убирал куски распавшегося стеллажа.
Юры не было.
– Неужели выкарабкался! – обрадовался я и, убедившись, что следов моего давнего товарища под завалом нет, на корячках заковылял в свое логово. А жил я вот уже пятый месяц в слесарке. Днями, когда все рабочие были в цеху, я скрывался в запираемых Степой Коломенским подсобках, а после окончания рабочих смен, главный инженер отпирал меня. Ночами я, закрывшись изнутри в слесарке, в блаженном уединении под крошечным светом фонарика ел, спал, гладил безымянного кота и читал любимого мною Льва Толстого. Время от времени я тихонечко вылезал из убежища и ходил по пустому погруженному во тьму цеху. В туалет, например, или просто чтобы размять косточки. Иногда у меня вылетало из головы, что в определенные ночи выпадает смена ответственного охранника Вани Тургенева и тот обхаживает территорию с мощным фонарем. Кажется, я несколько раз был замечен Тургеневым, во всяком случае, охранник начинал целенаправленно рыскать фонарем по цеху и иногда даже звать невидимого гостя и включать свет. Тургенев определенно о чем-то догадывается, рано или поздно он обнаружит меня, в этом я уже не сомневался.
Слесаря знали обо мне, о тайном жильце, что занимает их слесарку в ночное время, но держали все в секрете, прятали меня и все следы моего пребывания от начальства, охранников и рабочих. Слесарка, кстати, находилась совсем неподалеку, в нескольких метрах от падения стеллажа с бобинами, я на корячках преодолел это расстояние и увидел разбитую стеклянную перегородку и оконную вставку в двери. Одна из катушек влетела в слесарку, я поцокал языком. Кто бы мог подумать, что эти безобидные рулоны пленки для оклейки дверей могут в одночасье стать подобием пушечных снарядом, разрушающими все попадающееся на их пути. Но Господь Бог и на этот раз уберег меня, бобина не шандарахнула меня, только хорошенько вбила гвоздь в спину. В очередной раз повторив благодарность Господу Богу за спасение, я раскрыл дверь слесарки, так же на корячках вполз внутрь и повел носом, принюхиваясь. Какой-то новый запах, какого раньше в этих стенах никогда не было. Нет, на этот раз не пропан-бутан. Что-то ароматное, едва уловимое, будто цветочное. Похожее на женские духи, довольно приятные, мне понравилось, но я никак не мог понять источник этого запаха. Тут была женщина? Кротова, что-ль? Но я приближался к Любе и никакого запаха не почувствовал. Если же не она, то кто? Тут в этой занюханной, полной грязных мужиков слесарке гости женского пола были так редки, что никто не мог даже вспомнить никого помимо двух мастериц – Любы Кротовой и Инги Нифертити.
Странные все-таки сегодня запахи – то газ, то духи.
Впрочем, сейчас мне было не до этого, у меня от боли и упадка сил уже трясутся локти. Гвоздь по-прежнему торчал у меня в спине под лопаткой, причиняя жуткую боль и неудобство. Как бы его вытянуть? Сев на стул, я долго искал замутненным взором приспособление, с помощью которого я смог бы дотянуться до стального жала. Не просто дотянуться, но зацепить и вытащить, а потом еще и обработать самому себе рану. Как это сделать в одиночку, я не представлял и очень сокрушался, что никого нет рядом, кто мог бы мне помочь. Где-то тут живой Пятипальцев, мы могли бы помочь друг другу, только у меня не было с ним никакой связи. У меня никогда в жизни не было телефона, а встать на ноги и искать Пятипальцева по цеху я не мог.
Я и так и эдак выкручивал свои и без того кривые руки, выгибался и скрючивался, но только едва-едва смог прикоснуться к шляпке гвоздя. Попытка подковырнуть его пальцами привела к острой боли. Я разделся по пояс, обнаружил что моя одежда на спине была окровавлена и разодрана, я ее сложил в пакет и приготовил на выброс. Потом вылил на спину воду из пластиковой пятилитровой бутыли, таким образом я как бы промыл рану. Полез в аптечку – обувную коробку, на дне которой валялись самые примитивные средства: болеутоляющие и активированный уголь. Была вата, бинт, перекись водорода, но как их применить? И тут я обратил внимание, что когда вынимал обувную коробку из ящика в шкафу, то заметил кое-что новенькое. Коробка стояла на стопке старых газет, но под ними виднелось что-то прямоугольное, раньше этого не было. Раньше – это сегодня ночью, когда я клал сюда «Воскресение» Льва Толстого, которое читал в минуты досуга. Книга, в числе прочей печатной продукции лежала на месте, ее некому было брать кроме меня, наши слесаря не интересуются литературой в принципе. Но вот под «Воскресеньем» в самом низу газетной стопки появилось кое-что чего тут никогда не было. Я приподнял газеты и достал новенький тяжеленький кейс. Поставив его на стол рядом с пакетом с рваной одеждой, я поддался