куда более худшими. Если уж на то пошло, я неплохо провел время под лучами старой звезды, хоть и загар, как вы понимаете, на меня не ложится.
Помоне йакит нравился все больше.
– Вы ведь сделаете привал перед тем, как вновь тронуться в путь? – спросил Страж.
– Только если пообедаешь с нами, – сказала Помона прежде, чем Ти-Цэ успел вставить слово.
Йакит по имени Ол-Ан оказался куда более приветливым и дружелюбным, нежели его брат, который провожал путников из Пэчра. С разрешения Помоны он снял намордник и принялся за еду. Как она и ожидала, лицо его как две капли воды походило на лицо Ти-Цэ, разве что не было отмечено шрамом.
– Раз не было велено, в долину я не заезжал, – рассказывал Ол-Ан, сгрызая между делом второй брусок спрессованного зерна и орехов, – но меня приезжали проведать пару сослуживцев, которые сейчас там.
– До Плодородной долины так близко отсюда? – охнула Помона.
Но, не успел Ол-Ан ответить, как Ти-Цэ перебил его мысль:
– Что говорят? Ничего не слышно об имэн?
– Нет, да и не сезон пока. С чего бы?
– Не скажи. – Ти-Цэ предостерегающе поднял наполовину обглоданный кукурузный початок. – Были уже случаи, когда они и в это время сновали неподалеку. Стоит кому-то на разведку сходить…
– А твоя женщина? – спросила Помона. – Ол-Ан, она к тебе тоже прилетала?
– Нельзя ей, – понурил голову тот, но сразу оживился, – потому что у нас подрастает дочь. Сейчас она слишком мала, только год нынче исполнился, ее ни на минуту нельзя отлучать от матери. Моя Чи-Су все время проводит в гнезде, но через знакомых передала персик с древа.
Ол-Ан гордо извлек из складок набедренной повязки крупную кость плода. Повертел ее так и эдак перед собеседниками и вернул в карман.
– Мы с ней еще так долго не увидимся. Подумать только, два года! – Ол-Ан вздохнул и подмигнул Ти-Цэ. – Ты просто счастливчик. Тебе завидуют даже те, кто и без того проводит этот год в долине. Что уж говорить об остальных рабочих пчелках, вроде меня.
Ти-Цэ пробурчал что-то нечленораздельное и сделал хороший глоток воды из алюминиевой кружки.
– Послушайте. – Ол-Ан наклонился к Помоне. – Вам еще один провожатый не нужен? Я бы…
– Ол-Ан, – одернул его Ти-Цэ и одарил непроницаемым взглядом. – Не вздумай пользоваться добротой Посредника. Ответ: нет.
– Я же пошутил…
– Еще одна такая шутка – и будешь держать ответ перед Старшими, – сказал Ти-Цэ. – Мы на службе, не забывай об этом. Тебя ждут свои обязанности.
Ол-Ан примирительно поднял открытые ладони и уныло улыбнулся. Помона наградила Ти-Цэ осуждающим взглядом, но тот уже не смотрел в ее сторону.
Остаток трапезы они прикончили в молчании. Помона замечала, как Ол-Ан то и дело ощупывает выпирающую под тканью набедренной повязки персиковую кость.
– Счастливо! – махнул путникам Ол-Ан, когда Помона и Ти-Цэ вновь вскарабкались на недовольно хрипящего иритта. – Не слишком экономьте припасы, уже скоро будете на месте, а там не голодают даже ленивые.
– А как близко долина? – спросила Помона снова.
– Дня через три точно будем на месте, – понизил голос Ти-Цэ.
Но Ол-Ан его услышал и вытаращил глаза.
– Да ты что! Если остановитесь теперь только на ночь – самое позднее к вечеру завтрашнего дня будете на месте. И что только с навигацией твоей приключилось, дружище?
– Отправляйся обратно в Пэчр! – рявкнул Ти-Цэ и вцепился в жабры иритта так, что зверь взбрыкнул.
– Разумеется, – насмешливо отдал честь Ол-Ан.
– До свидания! – сказала Помона. – Спасибо тебе, и счастливо!
Ей он отдал честь тоже, улыбнувшись еще шире.
Они тронулись в путь. До того, как ветер успел перехватить дыхание Помоны, она привстала и сказала Ти-Цэ на ухо:
– В следующий раз остановись только на ночь – и довольно. Это приказ.
Йакит сжал жабры иритта сильнее. И закрыл глаза.
– Как прикажете, Посредник.
2
Несколько раз Ти-Цэ под предлогом беспокойства за Помону все же предлагал остановиться и передохнуть час или два. Но она лишь мотала головой, и Ти-Цэ ничего не оставалось, кроме как гнать иритта до самой ночи.
Они подбирались все ближе к цели, погруженные каждый в свои мысли. И вот, когда старая звезда спряталась за горизонтом и ночь стала постепенно стирать с небосвода ее свет, небо пролилось на землю: впереди показалась вода.
Иритта под ними охватило волнение. Он стонал, хрипел, рвался вперед и пытался оторвать пальцы наездника жабрами – так сильно он их сжимал. Но Ти-Цэ заставил его замедлиться, не подав виду, что зверю удалось причинить ему боль.
– Чует, – сказал йакит и еще раз рванул иритта за жабры на себя. – Чует воду, в которой был рожден. Помона, воды этого источника простилаются до берегов Плодородной долины.
Теперь возражала против остановки и женщина.
– Нет, – отрезал Ти-Цэ. – Темнеет, в ночь не поедем. Тут уж я ослушаюсь, даже если отдадите приказ.
– Ладно! – рявкнула Помона, но тут же присмирела, совсем как иритт, которого быстро успокоил Ти-Цэ. Все-таки он в первую очередь заботился о ней, ее самочувствии и безопасности. – Ладно. Хорошо. Я хотела сказать… конечно, давай набираться сил. Где разобьем лагерь?
Около минуты Ти-Цэ хранил молчание и следил за движением водной глади. Он морщился всякий раз, как Помона подавала голос, но не смел прямолинейно попросить ее закрыть рот.
Заметив это, она умолкла сама, и тоже уставилась на воду впереди. Только теперь Помона заметила, как оказывается тихо вокруг, если даже отсюда было слышно, как бьются о берег волны.
Ти-Цэ не моргая следил за каждым всплеском, как будто в любой момент ожидал увидеть кого-то или что-то, восстающее из воды.
Солоновато-сладкий бриз подхватил спутанные волосы Помоны, но не смог сдвинуть с места тяжелые пряди Ти-Цэ. По телу женщины пробежали мурашки: нежнее прикосновения здешнего ветра могли быть только материнские руки. Он воскресил в памяти те далекие дни, когда мать щекотно подбирала с ее шеи волосы, чтобы вплести в темную косу, которую на протяжении всего дня будет легонько дергать отец. Тогда ей еще казалось, что в семье все хорошо, а мама так редко выходит из дома не потому, что стесняется дочь, боится людей и их осуждения, а хочет больше времени проводить с ней.
Ти-Цэ смежил веки. Он наклонил голову, прислушался к собственным ощущением, к тому, как отзывается на звуки и запахи тело, и застыл так на какое-то время. Впервые за много дней тревоги и душевных терзаний, пусть ненадолго, но все его мысли ушли, как в лучшие дни попыток медитировать. Он снова почувствовал ту опору гармонии, которую в него старательно закладывали по кирпичику на протяжении долгих лет. Каждая клетка его тела пропускала через себя окружающий мир, как пропускало воду сито.
Завтра тревога вернется, и даже приумножится, но сейчас он чувствовал себя как никогда единым с миром, и навеяно это чувство было запахом родной воды, который принес ему ветер. Вряд ли на таком расстоянии его чувствовала