Он прошел пешком вдоль всей бухты. В маленьком кафе у старой городской стены съел яичный блинчик — он почти забыл этот вкус! — и несколько ложечек фруктового салата. Колокола приветствовали его, как когда-то в детстве. Чайки кружили над ним, словно узнавая. Он наконец-то был дома.
На улице Ангустиас Мартин на минуту задержался у дома номер восемьдесят четыре. Он сделал это намеренно — хотел проверить свои чувства. И убедился, что жизнь с Эстрельей канула в прошлое, признал свою ужасную ошибку и простил себя: благодаря тому, что случилось, он стал другим человеком.
Он остановился возле винной лавочки мулата Сесарио, черную голову которого теперь украшал пушистый белый венчик (Мартин подумал, что черные кудри Сесарио выцвели, как и весь город). Это был первый из старых знакомых, встреченный Мартином. Они крепко обнялись, и старик достал в честь встречи бутылочку старого вина, согревшего Мартину душу. Прощаясь с мулатом, он пообещал обязательно зайти еще.
Когда Мартин дошел до мастерской своего друга, он со страхом подумал, что тот, возможно, не живет здесь больше. Но поднялся по ступеням, взялся за тяжелую дверную ручку и постучал. Никто не отозвался. Мартин подождал несколько минут и постучал снова. Наконец дверь открылась, и он увидел лысого человека в заляпанном красками комбинезоне. Это был Антонио, только голова его теперь напоминала бильярдный шар. Узнав Мартина, он издал радостный крик, а потом обрушил на друга упреки, проклятия и все возможные ругательства. Когда они наконец разжали объятия, Мартин сначала вежливо осведомился о здоровье Альберты, порадовавшись, что они с Антонио до сих пор вместе, а потом не выдержал и спросил о Фьямме.
Лицо Антонио потемнело, но он ничего не ответил. Они все еще стояли в дверях, и Антонио, обняв Мартина за плечи и по-прежнему не говоря ни слова, повел его по коридору в гостиную. Там он усадил гостя на диван, налил ему и себе виски. Мартин стал отказываться, но Антонио почти заставил его взять стакан.
Сначала Мартин решил, что Антонио молчит, потому что не хочет огорчить его известием, что Фьямма снова вышла замуж. Он замер... Его привела в Гармендию надежда на то, что Фьямма свободна... Он отпил виски и умоляющим взглядом посмотрел на Антонио. Но старый художник молчал. Потом одним глотком осушил свой стакан и заговорил.
Голос Антонио был глух и печален. Он рассказал, что после отъезда Мартина и Эстрельи в Италию Фьямма деи Фьори прервала отношения со всеми друзьями. Она не хотела видеться и говорить даже с Альбертой, объясняя свое поведение тем, что ей нужно прийти в себя. Потом она неожиданно для всех оставила работу и отправилась в Индию, где, по сведениям, полученным от авиакомпании, пробыла пять месяцев. И больше о ней никто ничего не слышал. Семья Фьяммы много лет безуспешно искала ее, и под конец все пришли к печальному выводу, что Фьямма деи Фьори умерла. Пять лет назад Антонио присутствовал на траурной церемонии.
Мартин слушал, не веря... Он вдруг почувствовал страшную усталость. За одну секунду он постарел на тысячу лет. Сердце вдруг пронзила такая боль, словно по нему полоснули ножом. И в открывшуюся черную рану рухнули, как в пропасть, все мечты и надежды Мартина. Фьямма умерла! Разум Мартина отказывался понимать эти слова. Впервые он ощутил, что такое боль. Она поднималась из глубин души огненным шаром, но никак не могла вырваться наружу. Он словно онемел.
Воспоминания о Фьямме замелькали в памяти, закружились, обвились петлей вокруг шеи Мартина, и без того задыхавшегося от слез. Мартин кричал немым криком, страшнее которого не слышала Гармендия-дель-Вьенто. Он плакал, то всхлипывая, то почти завывая, затихал ненадолго и снова начинал плакать. Он выплакал все слезы, что сдерживал с детских лет. Плакал по Фьямме, по себе, по детям, которых у них не было, по растраченным напрасно долгим годам, по своей ошибке, по своей жизни, по всем, кто несчастлив в любви... по загубленному времени... Антонио стоял рядом с ним, не произнося ни слова, пока ночь не накрыла их темным покровом.
Ночь выдалась ясная, на небе сияла голубая луна, а на вершине холма пылало мраморное пламя. Фьямма любовалась на свое творение, словно мать на новорожденное дитя. В тот день она закончила свой труд, и ей захотелось посидеть вечером на холме, глядя на залитую лунным светом преображенную ею долину. Эпифанио помог ей взобраться на вершину — у самой Фьяммы уже не было сил. Луна отражалась в пылающем мраморе, и это отражение казалось прекрасной серебряной родинкой.
Уже два дня у нее не прекращалось головокружение и не спадал жар, в последнее время ее мучили колики и дважды рвало с кровью. Она не хотела думать, что серьезно больна. Не знала, что подцепила вирус страшной лихорадки денге, которая свирепствовала в то время в соседних селениях, — власти даже объявили там карантин. Фьямма приписывала симптомы лихорадки климаксу, начавшему проявляться за несколько месяцев до того. Она скрывала свое самочувствие от Эпифанио, опасаясь, что он будет настаивать на необходимости на время вернуться в цивилизацию и все кончится длинной очередью в каком-нибудь приемном покое. Фьямма до сих пор помнила свои детские ощущения.
В ту ночь в долину вернулся ветер, и Фьямма была счастлива. Ей казалось, что она никогда не видела такой огромной луны. На душе у нее было спокойно, словно она уже сделала в жизни все, что могла. Оставалось только одно — узнать, что стало с Мартином. Она не таила на него зла. Просто хотела узнать, счастлив ли он. Она даже не мечтала о том, чтобы снова соединить с ним свою жизнь. Но все еще любила его, хотя и другой, бескорыстной, любовью — той, которой научилась у своей матери.
В последнее время она мало спала и много мечтала. Лежа без сна в постели, вспоминала свое прошлое. Благодарила судьбу за то, что та научила ее наслаждаться каждым рассветом, каждым прожитым днем. Чувствовать жизнь во всей ее полноте. Принимать жизнь такой, какая она есть. Не пытаться ничего изменить, ни за что не бороться... Только за свою работу. За свои скульптуры. Фьямме было немножко грустно, что ей не довелось испытать семейного счастья, хотя она безумно любила своего мужа. Впрочем, за последние годы она пережила столько счастливых мгновений, что грусть ее несколько утихла. Она ничего ни от кого не ждала. Хотела лишь работать и работать до последнего дня. Она скучала по сестрам, но знала, что они никогда не поймут ее новой жизни, и предпочитала помнить их детьми и не думать, что с ними сейчас. Она не хотела ни с кем спорить и никого ни в чем убеждать. И ни на что не променяла бы покой, что царил в "Долине гигантов". Часто ей снилось, что ее жизнь здесь — это и есть сон. Что скоро она проснется в своей постели на улице Альмас, и будет еще один скучный день, и придется выслушать дюжину пациенток с кучей денег и кучей проблем. И, просыпаясь, она снова и снова радовалась тому, что живет так, как живет, — по-настоящему. И каждый день вспоминала то, чему научила ее Либертад, — женщина, с которой Фьямма познакомилась в далекой Индии.