10 ноября 1992 года
10/11-92.
Дорогой мой друг!
Пишу тебе утром после ночи, в которую ты мне как-то очень тревожно снился. Во сне редко тебя я теперь вижу. Будто бы ты у меня в Москве и будто бы у тебя болит глаз и мы не знаем, чем его лечить и как. И жалуешься ты мне, что работы нет, что университет сокращает Ваше русское отделение… Может быть, все это снится после письма Е. Краснощековой[519], что в университете Вашем такое наяву… Ах, Юрочка, дорогой, что у тебя болит на самом деле, что происходит в твоей жизни? – ничего не знаю. Письма от тебя редки (я понимаю, их приходится пересылать через Москву), и ты ничего о себе в них не пишешь.
Еще раз повторю свою просьбу, очень важно это для меня: пожалуйста, наговори мне кассету (хоть басни Крылова читай, что хочешь, лишь бы был со мною твой голос) и передай ее с кемнибудь в Москву Зинаиде Ивановне, фамилия сына ее, который здесь, Балакин. Ее телефон домашний – 944-25-48. Мне ее пленку привезут и заплачу я здесь сама. Твое дело – только наговорить пленку и найти кого-нибудь в Москве, кто свяжется с этой дамой. Я очень, очень об этом тебя прошу. А повторяю просьбу прежнего письма потому, что письма пропадают.
У нас глубокая осень. По ночам уже заморозки, деревья сбросили листья и сквозят, на моей любимой горе бегают уже по-зимнему серые белки и с нее через голые деревья виден весь нижний город и небоскребы. Но стоят тихие погожие дни, гулять и думать приятно. <…> Отметили день рождения Марины. У нее в гостях были приятные люди, и мне теперь легче, потому что, не умея участвовать в разговоре полноценно, я хоть понимаю, о чем идет речь. Марине 41 год, подумай! а когда ты ее увидел в первый раз, ей было 17. Она с неизменной любовью вспоминает тебя, особенно, как она думает, самое счастливое время ее жизни, когда она под твоим руководством что-то такое раскапывала и писала о детской литературе. Как давно это было! Почему все уходит?
Марина смеется, когда я говорю о моей смерти: нет, говорит, пожалуйста, задержись, пожалей меня, потому что некому будет наводить у меня порядок, да и кто меня будет любить, как ты… Да, это правда. Только иногда наваливается такая усталость, что кладбище кажется желанным местом покоя. Хотя и шутить так – грех.
К сожалению, Федя не смог приехать, но у него все в порядке, и это, пожалуй, наша единственная радость. По косвенным сведениям, Юра тоже на хорошем пути: он учится хорошо во французской школе, кроме этого, поступил по конкурсу в театральную, стал другим, спокойным и воспитанным. <…>. Настанет время, и он вернется в Канаду, я надеюсь. С отцом же его никакое общение невозможно: сплошная ругань и оскорбления по телефону. <…> После каждого звонка в Москву Марина болеет.
Подумай, Юрочка, какая злая воля: в Москву и в Ленинград дозвониться отсюда просто, а вот тебе или маме на Украину совершенно невозможно. Это очень грустно, что я не могу хотя бы услышать тебя. Я тебе уже писала, что и посылки к Вам не передают, поскольку это «другая страна», пошлины и визы, а сложностей никто не хочет.
Сижу, пишу тебе и смотрю за окно, где яблони все в маленьких красных яблочках, которые весело едят дрозды. Не улетели они, что ли?.. <…>
Будь здоров, мой милый, будь здоров. А вдруг ты еще сможешь приехать, а вдруг мы еще свидимся. Как бы я здесь ухаживала за тобой, как бы радовалась, как прежде, если бы пришлось еще подержать твою руку в своей.
Обнимаю тебя, всегда твоя
Фрина
28 ноября 1992 года
Тарту.
Милая Фрина!
Получил твое, как всегда радующее меня, письмо, которое шло всего две недели, так что пришло совершенно тепленькое. Сейчас мы сидим с Таней в комнате[520], за окном качается почти скинувшая листья сирень и сыплется что-то среднее между дождем и снегом. Снежок идет и сразу тает. А мы с Таней работаем (в пределах моих возможностей). Я очень рад твоим успехам на разных курсах – ты, как всегда, молодец! Думаю, что теперь тебе внутренне поспокойнее. Как Марина? Ты что-то мало про нее пишешь, и это меня беспокоит. Надеюсь, что ее трудолюбие и талант помогут перейти через этот рубеж, который, как кажется, во всем мире не из легких… Наташе предстоит тяжелая операция, и я очень за нее беспокоюсь. Позавчера мы с Мишей сделали трудное, но необходимое дело. В Тарту по соседству с нами жили (и живут) две старухи-сестры, одна незамужняя, а другая – одинокая с дочкой, приблизительно моего возраста. Дочка эта недавно скончалась после операции. Старухи остались одни. Позавчера мы с Мишей собрались с духом и посетили старух. Хотя все прошло «мило» – пили чай с тортом, который мы принесли. Но на самом деле – душераздирающе. Я потом, придя, бухнулся на кровать и еле пришел в себя. Вот такие «мелочи жизни». Но все же будем стараться барахтаться, пока силы есть. Я себя чувствую вполне благополучно… Погода у нас какая-то странная: осень как бы кончилась, а зима не началась. Земля мерзнет без снега. Синоптики предсказывают холодную зиму и плохой урожай. Но ведь это у нас всегда… Так что, как говорится в одном невеселом анекдоте, «а вообще как живешь?».
Но не будем падать духом. Как сказано в фильме «Генерал Делла Ровере»: «В эту торжественную минуту обратим наши взоры к его величеству, королю Италии!» (куда же нам еще обращать взоры), так что мы живем как за каменной стеной и не тужим. Но мы действительно не тужим. Ничего. Как-нибудь все переживем, вот только ты будь здорова, не грусти и пиши письма!
Милый друг, обнимаю тебя нежно.
Будь здорова, бодра и, по возможности, весела. Марине приветы сердечные.
Всегда и вечно твой
Ю. Лотман
28. XI.92.
Р.S. Вчера день смерти Зары[521]. Мы с Мишей были на могиле.
У нас холод без снега, земля мерзнет, от окон дует – на душе грустно.
А ты не грусти, будь бодра. Целую
Твой Юра.
2 декабря 1992 года [522]
2/XII-92
Дорогой мой далекий друг!
С Новым Годом, 1993-м. Могли ли мы думать в 47 году, что доживем до 93? А вот дожили же. И сколько же всего пережито и прожито за эти годы… Желаю тебе всего, чего всегда мы друг другу желали, и еще много другого для тебя именно сейчас важного и чего я о тебе не знаю. Письма твои так редки, так мало узнаю я из них о твоей трудной жизни. Вот и сейчас письма нет уже 2 месяца. Перечитываю прежние, писанные тобою самим, не надиктованные, пытаюсь в них прочитать что-то такое, чего не видела раньше, да трудное это дело.
У меня все по-старому, мы все приблизительно здоровы. Приезжал студент Федя, бодр и ясен. Будет у него рабочий семестр в Оттаве. Марина по-старому. <…>
Юрочка, мой дорогой, что ты, как ты? Я ужасно волнуюсь, когда нет писем. К тебе физически не прозвониться, а в Ленинград звонить тяжело. Будь здоров.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});