Оазис заканчивается. Начинается Гоби.
Ничего не изменилось. Я все так же переставляю одну ногу за другой, чувствую ручки кабутце в своих руках. Дует легкий ветерок, желтая пустыня преисполнена терпения. Я вижу верблюдов и руины Великой стены.
Позади меня с грохотом останавливается грузовик. Водитель спрыгивает и подмигивает – сначала издалека, потом протягивает мне руку. Он уже трижды видел меня на этой дороге. Каждый раз он сигналил и махал мне рукой, а сейчас он решил остановиться и узнать, понимаю ли я китайский. Он протягивает мне хами-дыню и улыбается.
– Это тебе, друг мой. Может, еще как-нибудь увидимся!
Потом он заводит свою гремящую машину, машет мне на прощание и уезжает. Я стою с дыней в руках в густом голубом облаке и откашливаюсь. А ведь как часто во время пути я злился на водителей грузовиков из-за шума, из-за вони, из-за безответственной манеры вождения, из-за вечного бибиканья…
Жара давит на меня. Только что я вышел из Дуньхуана с сорока литрами воды, а их уже стало гораздо меньше. Я тащу кабутце за собой через пустыню. Если я чую голод, то съедаю банку кукурузы, если я снова голоден, то ем банку фасоли. Если я очень голоден, я съедаю и то и другое.
Мне кажется, что самое красивое время дня наступает, когда солнце садится, окрашивая мир золотом. Воздух потихоньку остывает, а пустыня становится мягче и гостеприимнее. Я иду до тех пор, пока небо не начнет приобретать огненный оттенок, и тогда ищу место, где можно разбить палатку – не слишком близко к дороге, но и не очень далеко от нее. Главное, чтобы земля в этом месте была более или менее ровной.
Когда я устанавливаю палатку, от солнца остается лишь светлая полоска на горизонте. Все остальное небо постепенно из темно-синего становится черным. Звезды сияют. Их так много, что у меня возникает чувство, будто я стою на шарике внутри огромного пространства. Через четыре дня я прихожу в Лююань. Меня останавливает мужчина на мотоцикле.
– Я думал, что ты гораздо больше! – смеясь, замечает он. Оказывается, его шурин видел меня в Дуньхуане. Вот так вот. Новость добралась сюда быстрее, чем я. Я вспоминаю мифологическую женщину с ослом.
Один день я провожу в этом маленьком селении, гуляю по его улицам и беседую с его жителями. Они говорят, что это не оазис. Город существует благодаря окружающим его шахтам и каменоломням. Чтобы в Лююане можно было жить, приходится доставлять сюда воду издалека.
Впрочем, какое мне дело до этого? Я сажусь себе на вокзале в тенек и смотрю на вокзальную площадь. Я читаю вывески, рекламирующие еду и гостиницы, наблюдаю за пенсионерами, сидящими в тени и беседующими друг с другом, и на секунду задумываюсь, буду ли я плакать, когда мне придется покинуть Китай.
На следующий день я иду по шоссе уже не один. На углу меня дожидается человек. На нем черная одежда, а лицо ожесточенное.
– Я пойду с тобой, мой немецкий друг! – заявляет он с сильным акцентом.
Его зовут Якуб. Он уйгур, родился в Хами и работает водителем грузовика. Он хочет пройти со мной через пустыню. Я бросаю взгляд на его ноги: они обуты в черные кожаные ботинки. Солнце жалит с каждым лучом. Я наполнил кабутце припасами больше, чем на целую неделю. У Якуба нет ничего, кроме собственной одежды. Он говорит, что хочет дойти до города Хами, то есть примерно триста километров отсюда. Он пойдет вместе со мной, а когда устанет, просто поймает грузовик.
– Здесь все водители – мои друзья! – уверяет он.
Мы входим в знойную пустыню. Этот человек кажется мне странным. Что он ищет здесь? Чего ему от меня надо?
Я останавливаюсь, чтобы попить и предлагаю ему воды. Он отказывается. Сейчас, видите ли, рамадан, так что он сможет снова есть и пить только после захода солнца. Я смотрю на навигатор. Чуть больше десяти часов, мы посреди пустыни, солнце шпарит. Язык прилипает к нёбу, во рту сухо и противно.
Я быстро делаю пару глотков воды и запихиваю бутылку обратно в кабутце. Вообще-то я хотел бы еще что-нибудь перекусить, но решил подавить в себе это желание. Камеры я тоже почти не достаю. Я совсем не знаю этого человека, и мы здесь одни.
Мы идем по пустыне. Он много болтает, и по нему нельзя сказать, что он чувствует голод, жажду или усталость. Он говорит о том, что хочет в Россию. О том, что уйгурам приходится в Китае тяжело. О медной шахте, в которую его семья вложила много денег, а потом выяснилось, что в ней недостаточно металла, чтобы она могла стать прибыльной. О своей трудной и низкооплачиваемой работе водителем грузовика.
– В России все по-другому, – говорит он, – или в Турции! Но здесь, в Китае, жизнь не очень хорошая.
Он показывает на два пыльных следа вдали и говорит:
– Это тоже грузовики!
Я спрашиваю, почему они не едут по шоссе, и в ответ получаю удивленный взгляд.
– Экономят на таможенных пошлинах! Объезжают посты.
– А разве это не опасно?
– Конечно, опасно. Некоторые погибают. Они застревают в песке, а припасов у них недостаточно. Хуже всего приходится зимой, когда здесь минус тридцать или ниже, каждый год кто-нибудь замерзает. – Он смеется. – С нами, уйгурами, этого не случается. Погибают обычно ханьцы, они плохо ориентируются в этих краях!
Я вспоминаю Тибет. Тамошние жители гордятся тем, что чужаки здесь плохо переносят высоту и лежат в постелях с головной болью, а тибетцам все нипочем.
Якуб идет рядом и болтает без умолку. Все его разговоры о том, как живется уйгурам. Я узнаю, что любой уйгур всегда будет вести себя дружелюбнее, чем ханец, а выходцам из народа хуэй вообще нельзя доверять.
– Все они ни то ни се, и по ним никогда нельзя понять, что они думают на самом деле! – ругается он. – Большинство из них даже не соблюдают рамадан! Посмотри на меня: мой начальник уже пробовал заставить меня пить в жаркие дни, но со мной это не пройдет.
Я вспоминаю хозяина отеля по имени Ма, с которым я познакомился в деревне на подходе к Пинлян. Я думаю о его головном уборе, о его улыбке и предостережении относительно характера уйгуров. Многие люди предупреждали меня об опасности, связанной с походом в Синьцзян.
Мне уже начинает казаться, что у Якуба как-то нехорошо сверкают глаза. У меня кружится голова. Я хочу есть и пить, я бы хотел остановиться и перекусить, но лучше уж я поскорее избавлюсь от моего спутника.
– Сколько денег ты тратишь в день? – спрашивает он неожиданно и смотрит на меня сбоку.
– Когда больше, когда меньше, – отвечаю я, потому что не хочу поддерживать этот опасный разговор. Но он не отстает.
– Когда ты придешь в Хами, ты увидишь, насколько там все дороже.
– Я постараюсь экономить.
Некоторое время мы молча идем рядом. Потом снова звучит его голос.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});