Мэри стояла неподвижно, не сводя глаз со шторы, и неведомое ранее жгучее, горько-мучительное чувство охватило ее сердце. Значит, правда, что все рассказывают, и эта бесстыдница ночью идет к постороннему мужчине! А если он допускает это… значит, любит ее?
Жгучие слезы брызнули из глаз Мэри, а сердце забилось чувством, близким к ненависти. Какое отвращение! Эта отжившая, намазанная женщина, мать двоих детей, ведет грязную интригу, а он, презренный и бесчестный, нагло обманывает доверие отсутствующего друга!..
Мэри не сознавала, что волновавшее ее новое и болезненное чувство было ревностью: она наивно думала, что в ней кипит одно благородное негодование.
Девушка отвернулась от окна и легла в постель. О! Как презирает она эту подлую парочку! Уж она-то сумеет показать доктору, что он не существует для нее.
Хорошо, что завтра будут гости…
Глава IV
Утром она проснулась поздно и приказала подать кофе в свою комнату. Настя, ее горничная, доложила, что к обеду ждут много гостей: баронесса получила несколько телеграмм о приезде знакомых, и на станцию уже отправлены экипажи.
Обед был назначен на два часа, а к часу ожидали моряков и остальных гостей. Раздражение Мэри против Вадима Викторовича не улеглось. Она собиралась кокетничать, хотела нравиться Норденскиольду и флиртовать с ним: она знала, что тот влюблен в нее и что ей легко довести его до белого каления. Туалет она считала главным средством для одержания победы, а потому надела белое фуляровое платье — богато вышитое, отделанное кружевами и опоясанное белым же шелковым кушаком — и белые кожаные туфли. После зрелого размышления она решила оживить белоснежный туалет, прибавив колье из розового коралла, а к поясу и волосам приколола пучки белых роз. В последний раз оглядывала она в зеркале свой пленительный образ, когда прибежала ее горничная с известием о приезде гостей.
Выйдя на террасу, Мэри заметила среди собравшихся генерала Сомова, приятеля и двоюродного брата ее отца. Она и обрадовалась, и удивилась ему, так как считала, что тот находится в отпуске в своем имении на юге России.
— Дядя Петя, вот сюрприз! — воскликнула она, целуя старого генерала, который очень любил и баловал ее.
— Я приехал по делам службы, но услышал, что баронесса здесь, и вот заехал повидаться — и с большим удовольствием узнал, что ты тут, — ответил генерал.
С гадливым, но тщательно скрытым чувством поцеловала Мэри баронессу, поздоровалась с гостями, а потом, чуть покраснев, протянула руку доктору. Как всегда строгий и бесстрастный, он стоял у балюстрады и курил. Вскоре приехали трое моряков с остальными приглашенными, и все перешли в столовую.
Рядом с Мэри баронесса посадила Поля Норденскиольда, который принялся усердно ухаживать за соседкой, нисколько не скрывая своего восхищения, а Мэри смеялась, кокетничала, болтала и благосклонно принимала знаки внимания соседа. По другую сторону стола, почти напротив Мэри, сидел Вадим Викторович. Рядом с ним оказалась дама неопределенных лет и бессовестно накрашенная, но он оказывал ей внимание, насколько того требовала вежливость, не замечал ее кокетливых взглядов и казался задумчиво сосредоточенным. Иногда его мрачный взгляд скользил по Мэри, и при этом всякий раз ее веселость туманилась рассеянностью: она смущалась и невпопад отвечала на любезность соседа.
После обеда Анастасия Андреевна предложила потанцевать. Хозяйка была в прекрасном расположении духа и довольно интересна в черном газовом платье, с изумрудного цвета бантами в рыжих волосах; искусно наложенный грим, конечно, тоже немало содействовал миловидности.
В первом этаже замка была большая зала, которую баронесса превратила в концертную: там стоял рояль, и м-ль Доберси, гувернантка, предложила поиграть. Итак, танцевали под рояль, и даже баронесса дала себя уговорить принять участие. После нескольких удачных туров вальса она со смехом пригласила Вадима Викторовича, но тот холодно отказался и отошел к входной двери, где прислонился к косяку, скрестив руки на груди. Он издали следил за Мэри, легко и грациозно переходившей от одного кавалера к другому и постоянно окруженной роем ухажеров. Очутившись поблизости от доктора, Мэри уловила его взгляд, в котором отражались грусть и уныние. Он был бледнее обыкновенного и в выражении лица его было столько тоскливой покорности судьбе, что у Мэри мгновенно исчезли всякая злоба и враждебность против него. Отчего ему, еще молодому и красивому, суждено только со стороны смотреть на минувшие его радости? И в сердце Мэри вдруг вспыхнуло такое теплое участие и сожаление, что даже слезы подступили к горлу, а одновременно с этим всколыхнулась злоба против баронессы. Сама Анастасия Андреевна танцевала и разыгрывала молоденькую, а его старалась высмеять и называла стариком… Впечатлительная Мэри быстро отважилась на поступок: как только кавалер довел ее до места, она встала и подбежала к доктору; щеки ее пылали, но вместе с неловкостью она испытывала твердую решимость.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хоть и не принято, чтобы дама приглашала кавалера сама, но я думаю, что мой поступок можно извинить относительно ученого, строгого и серьезного профессора, — проговорила она смущенным и вместе с тем лукавым тоном.
Доктор рассмеялся и выпрямился перед ней.
— Благодарю вас, Мария Михайловна, но я больше не танцую. Во-первых, это было бы смешно в мои лета, а во-вторых, я даже разучился танцевать.
— Ах, Вадим Викторович, не извольте кокетничать сединой, которой у вас еще и нет, — засмеялась Мэри. — Идемте же и докажите всем, что вы умеете танцевать так же хорошо, как назначать лекарства больным.
Прелестное ее личико было так красноречиво, что доктор более не колебался, а обхватил ее талию, и они смешались с другими танцующими. Танцевал он хорошо, и красивая пара скоро привлекла внимание общества. Баронесса тотчас увидела их и побледнела, что было заметно даже под штукатуркой, но, быстро овладев собою, она первая стала восхищаться — хлопала в ладони и кричала так, что слышала вся зала:
— Браво, браво! Смотрите на нашего строгого профессора: он помолодел на двадцать лет и легок, как корнет!
Дамы аплодировали и окружили Заторского, так что ему пришлось танцевать со всеми. Наконец он остановился, вытер мокрый лоб и объявил смеясь:
— Баста, на сегодня довольно!
В девять часов ужинали, и доктор ухитрился сесть возле Мэри. Он был весел, разговорчив и воодушевлен, как никогда, а баронесса хотя и притворялась веселой, на самом деле была нервна и раздражительна. В десять часов гости разъехались — и Заторский с ними, так как хотел попасть на ночной поезд, отходивший в Петербург. Прощаясь, он весело предупредил, что на следующей неделе приедет уже в отпуск:
— В течение шести недель не хочу видеть ни одного больного, — прибавил он, рассмешив всех присутствующих.
Когда через неделю доктор приехал в замок, гувернантка с обвязанной головой объявила хриплым голосом, что баронессы два дня нет дома, а приедет она с последним поездом.
— Что с вами? Почему у вас завязана голова? — спросил доктор.
— О, у меня ужасно болят зубы и стреляет в левое ухо, — жалобным голосом ответила гувернантка. — Это еще пустяки, а вот Лиза и Борис ужасно кашляют, да и мадемуазель Мария нездорова: у нее лихорадка и болит голова. Я поила ее лимонадом с ромом, но это не помогло.
— Да это целый госпиталь! Где же это вы все простудились?
— Накануне отъезда мадам. Она повела всех гулять на берег моря, а было холодно, и нас застал сильный дождь. Вернулись мы промокшие до костей и промерзли, потому что ветер с моря был ледяной. В первый день ничего не было, а вечером мы все заболели.
— А что, Мария Михайловна уже легла? — спросил доктор, качая головой.
— Нет еще, но она в своей комнате. Ей хотелось немного уснуть из-за страшной головной боли.
— Пошлите, пожалуйста, предупредить ее, что я зайду посмотреть, что с нею, а пока пройду к Лизе и Борису.
Известие о приходе Вадима Викторовича очень смутило Мэри, хотя ей действительно было нехорошо: голова горела, как в огне, а по всему телу пробегала ледяная дрожь. Поэтому она уже переоделась, накинув пеньюар из розовой фланели на шелковой подкладке и с большим кружевным воротником.