Баронесса первая прервала тягостное молчание.
— Селиванов болван и мерзавец, убивая двух людей из-за своей глупой ревности: притом он разбил и свою жизнь, потому что, наверное, пойдет на каторгу, — с презрением проговорила она.
Генеральша вытерла влажные глаза и порывисто встала.
— Я полагаю, моя милая, что обманутый муж вовсе не мерзавец, а вот парочка, которая, по совести говоря, только получила заслуженное наказание, подлая действительно. Рано или поздно подобное болото всегда засасывает виновных, которые наивно воображают, что никто не видит их грязную интригу. Поэтому с ее стороны преступно было заводить связь, имея двоих детей и прекрасного мужа — я его хорошо знаю. Жаль и несчастную Балуеву, а он — негодяй, опозоривший чужое честное имя, — наказан совершенно справедливо. Господи! Сколько в распоряжении мужчины свободных женщин и молодых девушек, есть, кажется, из кого выбрать любовницу или жену, не посягая на чужой очаг и не забывая Божественную заповедь, древнюю как мир: «Не пожелай жены ближнего твоего!»
Мэри слушала, смущенная и бледная от страха. Неужели и любовь доктора и Анастасии Андреевны кончится так же трагически?
— Боже мой, дитя мое, как вы расстроились! Воспользуйтесь этим уроком на будущее и не затевайте такой опасной игры. Развращенность современного общества слишком часто вызывает подобного рода драмы. Давно уже опасалась я этой дурной развязки, потому что как-то раз Селиванов сказал мне с затаенным раздражением: «Этот Балуев мне положительно противен.
Я делаю усилие над собою, чтобы терпеть его за столом, подавать ему руку и видеть самодовольство, с каким он ухаживает за моей женой. Боюсь, что выброшу его когда-нибудь за окно или сверну ему шею».
— Конечно, имея дело с таким бешеным дураком, тому надо было порвать с мадам Селивановой. Балуев был такой красивый мальчик, что мог легко найти другую, — заметила хмурая и обозленная баронесса.
— Порвать? О! Это еще вопрос — выпустили бы его? Человек, очутившись в подобном положении, нелегко освобождается и очень часто погибает, как муха, попавшая в паутину.
Я знавала некоего господина, который жил с замужней сперва, а потом овдовевшей дамой. Лет через пятнадцать он пресытился связью и решил жениться. Все было готово, как вдруг, за несколько дней до свадьбы, здоровый совершенно человек внезапно умирает от разрыва сердца. О!.. Любовные западни бывают иногда страшнее всякой войны.
Тон генеральши был саркастический, а взгляд выражал скрытое презрение. Баронесса едва сдерживалась:
— Вы очень скоры и крайне… строги в своих приговорах, Елена Орестовна, — хрипло проговорила она. — А знаете ли вы супружескую жизнь этой женщины? Может быть, она была невыносима… возможно, бедняжка чувствовала себя несчастной, а когда судьба послала ей человека, который ее понимал и утешал, то она, естественно, привязалась к нему. Тот, конечно, всегда нашел бы женщину, способную полюбить его, а она, привязанная к мужу раба, осуждена была влачить жалкое существование и, естественно, не захотела упустить любимого человека, свою опору, свой якорь спасения.
— И подобно боа-констриктору предпочла задушить своего утешителя, чем вернуть ему свободу? — сурово заметила генеральша. — Нет, моя милая, ваша защита ничего не стоит. Кто мешал этой «несчастной» развестись и выйти за «утешителя», который один будто бы понимал ее и услаждал часы ее одиночества — те самые часы, когда муж работал в поте лица, чтобы добывать средства на ее наряды и удовлетворение прихотей «несчастной жертвы», предоставляя ей все прелести праздной жизни? Жалеть приходится мужа, принужденного в своем же дому каждую минуту сталкиваться с господином, которому не подыщешь и названия за исполняемую им роль относительно жены, с человеком, пожимающим без зазрения совести руку мужа и зовущимся его другом. Глубоко презираю я людей, подобных Балуеву, которые не желают завести собственную семью и предпочитают паразитом втираться в чужое гнездо, позорить его, а иногда и совершенно разорить.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Вадим Викторович был бледен, и чайная ложка дрожала в его руке, а баронесса бесилась, ее лицо покрылось красными пятнами. Надрывающимся голосом она выкрикнула:
— А я все-таки беру под свою защиту обоих несчастных: они умерли, и их могилу можно бы не забрасывать грязью… А если между ними была только платоническая, честная дружба? Если он приходил просто поболтать и развлечь ее? К несчастью, в свете немало устаревших кокеток, которые не могут уже завести любовника, а потому завидуют каждой молоденькой женщине. Эти ведьмы клевещут, устраивают семейные скандалы, рассылают анонимные письма и науськивают против невинных мужа, а тот, если не дурак, плюнет на такие злостные наветы и спокойно наслаждается своим счастьем и любовью жены, которая обеспечивает ее верность.
Генеральша залилась едким, презрительным смехом.
— Вы, милая моя, рассуждаете совершенно как институтка. Когда чужой человек прилипнет, как пластырь, к замужней женщине и проводит с нею все время, только очень наивные души могут предполагать платоническую дружбу. А если простоватый муж удовлетворяется преподносимой ему притворной любовью и не сознает своего смешного положения, тем лучше для него и да здравствует глупость! Но оставим эти подробности, мы забыли, что юной Мэри не идет слушать подобные споры. К тому же я кончила завтрак и иду гулять.
Она встала, любезно поклонилась присутствующим, взяла зонтик и вышла со своим кинг-чарльзом.
Мэри слушала разговор бледная и смущенная, каждый нерв ее дрожал, а наивный взор был прикован к генеральше, осмелившейся в глаза говорить этой нежной паре такие истины. Когда Бармина вышла, Мэри также поспешила встать и нетвердым голосом сказала, что желает писать матери; ей страстно хотелось остаться одной, и она заперлась в своей комнате. Выходя из столовой, Мэри еще слышала визгливый голос баронессы:
— Старая змея, чтоб отсох твой проклятый язык! Но как вам нравятся такие намеки, Вадим Викторович?
— Скажу, что нельзя выколоть людям глаза и заткнуть рот, — отрывисто и глухо ответил доктор, а потом с шумом отодвинул стул и вышел.
Словно лев в клетке, шагал он по своей комнате, и все в нем кипело. Возмездие впервые поразило его: он назван подлецом и похитителем чужой чести публично, да еще в присутствии Мэри. Что подумала бы она о нем, если бы узнала, в какую грязь окунулся он по шею? Любовь превратилась бы в презрение. А он опутан животной страстью надоевшей ему до отвращения женщины, которая не выпускает его. У него явилось страстное желание все бросить и бежать, чтобы не переступать больше порога этого дома: баронесса способна ведь на такую выходку, которая вызовет еще больший скандал. С тяжелым, как стон, вздохом он бросился в кресло и закрыл лицо руками.
За обедом разговор шел вяло. Баронесса едва сдерживала кипевшее в ней бешенство, а доктор старался выйти из неловкого положения, болтал с детьми и предложил после обеда прогулку с ними и Мэри в развалины старого монастыря. Молчавшая до этого с надутым видом баронесса вдруг заговорила о важном денежном деле, по которому ей необходимо вечером же ехать в Петербург, и просила Заторского присоединиться к ней, добавив, что завтра вечером они вернутся. Вадим Викторович ответил, что обещал ехать в Бригитовку и в Петербург не поедет.
— Но дети могут прокатиться без вас, а мне нужны деньги, и я должна ехать.
— У меня с собой две тысячи, и я могу одолжить вам сколько потребуется, а в город можно поехать на будущей неделе.
— Нет, я хочу ехать именно сегодня, и вы отправитесь со мною, — вызывающим тоном настойчиво заявила баронесса.
— А я попрошу оставить меня здесь, — возразил доктор, нахмурившись.
— Нет, я хочу, чтобы вы ехали со мною! Я хочу, и вы поедете! — кричала уже баронесса, краснея, как мак.
Доктор ничего не ответил, но после этой выходки обед кончился при общем молчании.
Выйдя из-за стола, баронесса с доктором исчезли, а спустя час перед крыльцом остановился экипаж, куда, наскоро простившись, села баронесса, а через минуту вышел и Вадим Викторович и поместился рядом с нею.