Читать интересную книгу Герда Таро: двойная экспозиция - Хелена Янечек

готовых вкалывать, соглашаясь на все его условия. Но Герда не из таких: она не будет довольствоваться этим, и не надо быть учеником Фрейда, чтобы не сомневаться в этом.

Интересно, что сказала бы Герда, увидев его в этой спокойной пустоте среди цветных домиков, с покрытым испариной и наверняка покрасневшим лицом, с чуть заметным брюшком, но в остальном мало изменившимся. Она, которая не сомневалась, что его ждет кафедра в Сорбонне или в одном из крупных американских университетов, – как она восприняла бы итог их ожиданий? В сущности, не так уж сильно она ошибалась, он не какой‑то там заурядный Herr Professor, но в таком непримечательном месте – им обоим пришлось бы потрудиться, чтобы найти его на карте. А Герда – не встреть она Андре Фридмана в то бесславное время, не приведи он ее в фотоагентство, а главное, если бы во Франции не было запрещено нанимать на работу иностранцев – кем бы стала Герда? Нашла бы без проблем работу, достойную ее способностей и красоты? Продолжила бы занятия с Таксой, чтобы поступить на факультет, где девушки – редкие птицы, а такие, как она, и вовсе составляют отдельный вид – путь в науку им открывают соответствующий ум, невероятное упорство и, без сомнения, очарование. Не факт… Возможно, она предпочла бы встретить если не Ротшильда, то хотя бы копию своего бывшего жениха из Штутгарта: человека либеральных взглядов, с щедрой рукой и тугим кошельком.

Перебирать во время прогулки на солнце эти догадки оказалось весьма полезным времяпрепровождением. Доктор Чардак привык подводить итоги своим экспериментам, даже умозрительным и непроизвольным. Впрочем, он уже в свое время пришел к выводу, что при иных исходных данных и малейшем вмешательстве случая в таком городе, как Париж, Герда Похорилле могла стать кем угодно.

В письмах, которые Герда всегда показывала Вилли – то ли потому, что чувствовала себя поначалу немного потерянной, то ли чтобы сохранить связь между дорогими ей людьми согласно заведенному ей самой еще в Лейпциге порядку, – Георг писал ей, что жизнь в Италии все же не так похожа на бег с препятствиями. Он снова заговорил об этом, стоя на снежном пригорке, когда они вдвоем приехали к нему в Турин покататься на горнолыжном курорте в Альпах. Они остановились на вершине трассы, откуда уже не было видно ни нижней станции канатной дороги, ни двух гигантских башен – новехоньких гостиниц, которые владелец «Фиата» выстроил с высокого одобрения Отца Отечества. Георг предложил отдохнуть и воспользовался передышкой, чтобы поговорить. «Понятно, что нет и не может быть оправданий тем, кто арестовывал, избивал, ссылал, изгонял из страны наших итальянских товарищей, тем самым подавая пример своим ученикам, еще большим негодяям». И все же в Италии можно родиться евреем и стать министром, фашистским бонзой или любой другой шишкой, придворным художником, почитаемым вождями, и даже (тут он посмотрел на Герду) главной любовницей главного потаскуна – незавидная роль ввиду того, что мужская похоть здесь – важнейший капитал лидера. Она ничего не ответила, лишь встряхнула короткими, примятыми беретом волосами и не стала убирать упавшие на лоб пряди. Может, этот непроизвольный жест и не имел никакого отношения к сказанному. А Герда – с обращенным к солнцу лицом и раскрасневшимися щеками, с выпущенным из‑под шарфа шейным платком, подобранным к ее зеленым, по‑кошачьи зажмуренным от удовольствия глазам, – имела к этому еще меньшее отношение. Тогда Георг обратился к Таксе: «А ты знаешь, что многие клиенты наших отцов – фашисты, даже те, кто носит фамилию Коэн? И не потому, что с чернорубашечниками лучше поддерживать хорошие отношения. Фашистами заделались не только меховщики, но и мелкие лавочники. Оглушенные военной помпой, одурманенные мишурной имперской римскостью, от которой они чувствуют себя итальянцами до мозга костей». Досталось и тем, кого Георг встречал в университете: кто вырос в домах, набитых книгами, пыль с которых вытирала прислуга, пояснил он с отвращением, жаждут напялить на себя военную форму и превратиться в паяцев. «И теперь они с ума сходят от восторга, что вот-вот начнется империалистическая война!»

Вилли хотел всего лишь приятно провести день, покататься на лыжах и вовсе не жаждал влезать в эти дискуссии.

– Во Франции говорят, что Муссолини громко бряцает оружием, чтобы запугать другие страны, – попытался отделаться он, глядя на свежие следы лыж на спуске. – И укрепить позиции на родине.

Георг резко замотал головой.

– Нам отлично известно, кто он такой, наш фюрер, но не стоит питать иллюзий, будто эта собака лает, но не кусает. Здешние фашисты недолюбливают Гитлера, и пока мы можем этим воспользоваться. Вернуться в Париж, чтобы погрязнуть в войне между нищими эмигрантами, – какой в этом смысл? Мы не должны отказываться от борьбы, но и не должны терзаться муками совести из‑за того, что выбираем жить там, где в данный момент почти все проще и по карману.

– Перед кем ты тут разглагольствуешь? Перед горами? – с легкой усмешкой осадила его Герда.

Георг взял плитку шоколада, которую Герда протянула ему в знак примирения, уже стоя на лыжах на чистом снегу, и надкусил свою дольку, изобразив на лице наслаждение горьким вкусом.

Вилли не решился последовать его примеру, он был сбит с толку. Эта шпилька Герды без сомнения означала отказ (и это не могло его не обрадовать), но очевидно и то, что его друг в очередной раз пустил в ход свое красноречие, чтобы завлечь Герду, убедиться, что она на его стороне. Политические союзы под видом союзов любовных. Так повелось с той поры, когда она вошла в их компанию. Вилли не был рожден ни для того ни для другого, хотя со временем выяснилось, что он способен на незатейливый комплимент («Как тебе идет эта голубая блузка, эта прическа, у тебя такой отдохнувший вид») и даже может выговорить: «Как я рад тебя видеть», что должно было означать: «Я тебя люблю». Но так было с другими женщинами, за которыми он ухаживал, с женщинами, искавшими серьезных отношений. С Гердой подобные выражения были рискованными: в ответ она могла уколоть острой шуткой или потрепать его по голове – в прямом смысле или в переносном.

«Ach, Вилли».

У Георга Курицкеса был совсем другой репертуар: заговорщицкие намеки, комплименты под видом насмешки, пространные рассуждения с цитатами из Ленина, Маркса, Розы Люксембург и декламацией стихов Гейне. Как только Герда приехала в Лейпциг, он вступил в состязание с ее женихом из Штутгарта, не выдав себя ни единым словом, но пустив в ход весь свой словесный арсенал. Может,