Читать интересную книгу Герда Таро: двойная экспозиция - Хелена Янечек

Вернуться домой с тортом – это ему понятно, а вот терзаться, как же ему стать настоящим американцем, он не готов, тем более он и так уже сделал и продолжает делать более чем достаточно. Он представляется Уильямом, произносит фамилию на американский манер, он два года прослужил в Корее, сделал из гранаты устройство для переливания крови и получил за это две медали. Разумеется, он горд тем, что спас тогда жизни парням, как горд и тем, что его имплантируемый кардиостимулятор спасет жизни многих американцев. Что еще от него требовать: Америка – это народ, частью которого он себя считает, а вовсе не религия, которую он обязан исповедовать. Да, порой ему не хватает европейских радостей жизни. So what?[14]

И, убедившись, что все пациенты стабильны, он решает оставить машину у госпиталя ветеранов и дойти до Хертель-авеню, где полно итальянских и еврейских заведений. В хорошую погоду доктор Чардак не прочь прогуляться – да, это совсем не по‑американски. Ну и что с того: улицы, по которым он шагает воскресным летним вечером – единственный пешеход, да еще при галстуке и пиджаке (легкий пиджак поверх рубашки из смесовой ткани с коротким рукавом), – это улицы Северного Буффало: проложенные как по линейке, с рядами оправдывающих название «авеню» молодых деревьев и свежеокрашенных или чуть облупившихся (таких немного) деревянных домов – красных, палевых, бледно-зеленых, голубых, кремовых, белых, – на которых кое‑где висят американские флаги; домов поменьше и домов побольше, домов, перед которыми расстилаются пышные травяные ковры (без всяких заборов!), домов, на удивление хорошо защищенных от непогоды и сохраняющих тепло зимой (прохладу – куда хуже), как он мог убедиться за эти годы.

Раздражает, что кто‑нибудь то и дело предлагает его подбросить. Поначалу он, за неимением убедительных объяснений, отвечал: «Thanks, no!»[15], пока не додумался оправдывать свою чудаковатую «just walking»[16] профилактикой инфаркта. «Oh really, doctor!»[17] – восклицают соседи, испуганно сжимая в руках ключи от машины. Но сегодня на улицах никого, только прошли навстречу две шушукающиеся школьницы да выскочила на тротуар белка – наглость, которую и вообразить нельзя у ее бедных и трусливых европейских родственниц.

Прогулка в пространстве, которому нет до тебя никакого дела и которое знаешь как свои пять пальцев, приводит в движение мысли и перемалывает их в ритме шагов. К долгой ходьбе по городу доктор Чардак пристрастился не в Лейпциге, а на бульварах Пятнадцатого, Седьмого и Шестого округов, по которым он добирался до фешенебельных или рабочих округов на правом берегу. Метро стоило недорого, но Рут и Герда, которые не могли рассчитывать на помощь семьи, сразу же от него отказались. Метро – это деньги на ветер, твердили они, к тому же ходить пешком полезно для фигуры. Такса усмехался: фигура – явно наименьшая из их проблем. Девушки позволяли ему угостить их кофе, но купить билетики на метро – в исключительных случаях. Что за радость ездить под землей, словно в клетке, когда ты в Париже? Даже если собирался дождь, при слове «клетка» Вилли не решался возразить. Герда побывала в тюрьме, чудом выбралась и сбежала из Германии, что тоже следует признать большим везением. «Куда ты сейчас? – спрашивал он ее. – Ты знаешь, как туда идти?» – «Спасибо, Такса, я справлюсь, но если тебе и правда больше нечем заняться, проводи меня немного». Ему было чем заняться (засесть в библиотеке до самого закрытия), но вместо этого он тащился со всеми своими медицинскими томами далеко за мост Сен-Мишель и возвращался с глубоким отпечатком ручки портфеля на пальцах.

Герда была неутомима. Спустя месяц после приезда казалось, она словно родилась в Париже. Бывали дни, когда она ходила забирать деньги за свои небольшие заказы до самой Опера́ и на обратном пути покупала круассаны и корзиночку клубники для Рут, которая к этому времени уже наверняка была дома. «Она в обморок хлопнется, если я не принесу ей чего‑нибудь сладкого, даром что взрослая и высоченная». Или ей надо было на почту на Монпарнасе, чтобы отправить письмо Георгу, хотя чаще она обходилась почтовым ящиком, а марки покупала в табачном киоске, а раз уж они все равно здесь, может, он купит ей сигарет? Случалось, что, пока он ждал сдачу, она, уже наклеив марки до Италии, замечала: если бы жесткошерстных такс не было, их следовало бы выдумать…

Потом она решила взяться за учебу и экстерном подготовиться к экзаменам на бакалавра. Георг тогда всячески ее поддерживал и уговаривал Вилли, чтобы тот подтянул Герду по незнакомым предметам. Будто нарочно, чтобы его поддразнить, она приглашала Вилли заниматься в Высшую нормальную школу, намного более красивую и тихую, чем Сорбонна, где Такса числился в студентах. Если их выгоняли, они усаживались на скамейку в Люксембургском саду, Герда вытаскивала из сумочки периодическую таблицу и список основных формул по физике, и они вдвоем придерживали листок, опасно просвечивавший по линиям сгиба. Эта химико-физическая близость длилась, пока Герда не теряла терпение или не начинала мерзнуть. Сколько минут Такса прикасался бедром, прикрытым фланелью его брюк, к ее бедру, сколько взглядов он успевал бросить на выглядывавшие из‑под формул шелковые чулки, на ноги, постукивавшие в такт зубрежке?

По утрам, распахнув ставни, Вилли всматривался в облака, проплывавшие над двором гостиницы. Если небо хмурилось и приходилось признать, что урок в парке отменяется, он мрачнел. С него довольно, лишь бы день выдался не очень холодным и пасмурным, но его метеорологическому чутью никогда не удавалось предсказать, сколько времени Герда усидит на скамейке. Она внезапно вставала и шагала вдоль ровной зеленой стены – ряда огромных по сравнению с ней деревьев. Шаги ее были легкими, но слегка неровными, хотя, может, дело было в мелком гравии, который похрустывал под ее каблуками. Такса плелся сзади с листком в руках и задавал ей вопросы. Герда останавливалась и оборачивалась: она хотела вспомнить нужную формулу или последовательность элементов до того, как он с ней поравняется. Может, мне идти помедленнее? – размышлял Вилли, сам не зная, хочет ли он дать ей время подумать или подольше чувствовать ее сосредоточенный взгляд. Должно быть, сомнение замедляло его шаг, и Герда почти всегда успевала выкрикнуть ответ, одаривая Таксу мимолетной торжествующей улыбкой. Но стоило Герде завидеть школьников, гурьбой вы́сыпавших из лицея Монтень, она припускала вперед, словно все эти пальтишки, все эти прилизанные волосики, из‑за которых оживленные концом уроков дети казались все на одно лицо, поднимали на смех ее старания в учебе. «Все, хватит!» – вот что означало это