Читать интересную книгу Заря вечерняя - Иван Евсеенко

— Не жизнь у нас пошла, Иван Алексеевич, а малина. Коров не доим, а молочко едим!

В ответ Иван Алексеевич вроде бы шутливо грозил пальцем, но на самом деле мрачнел и отходил в сторону. Понять его нетрудно. Только начал было колхоз как следует вставать на ноги, и вот на тебе — подрубили под корень, завели море. Обретенные же леса, судя по всему, Ивана Алексеевича особенно не радовали. Строевой лес заготавливать в них для нужд колхоза не разрешали, а гонять туда стадо в пятьсот голов и далековато и не за чем. Ни травы там стоящей, ни водопоя. Море ведь совсем в другой стороне. А без воды, известно, для скотины не жизнь. К тому же пасти такое стадо в лесу трудно. Разбредутся коровы по кустам и оврагам, после попробуй собери их, ни один пастух не справится.

Прошлую зиму Афанасий выкормил Красавку еще луговым, заготовленным впрок сеном, а нынче, как только началось лето, завел разговор с Екатериной Матвеевной:

— С коровой что будем делать? Продавать?

Екатерина Матвеевна сразу пригорюнилась, поникла, а потом начала уговаривать Афанасия:

— А может, как-либо прокормим?

— Как? — уже строже спросил ее Афанасий.

— Ну, по кустам травы насобираем, по оврагам. Как люди, так и мы.

— Много ли насобираешь ее по оврагам, — вздохнул Афанасий, но разговор прекратил, молча соглашаясь с Екатериной Матвеевной.

Расстаться с Красавкой ему было еще обидней, еще горше, чем Екатерине Матвеевне. И не столько потому, что Красавка — корова на редкость хорошая, молока дает по двадцать литров в день, сколько потому, что не может теперь Афанасий, человек еще при здоровье и силе, заготовить какие-то сто пятьдесят — двести пудов сена, накосить его, как в прежние годы, в лугах.

Но коль решили корову оставить, то пришлось Афанасию и Екатерине Матвеевне купить в магазине пару новых серпов, от которых признаться, они уже успели порядком отвыкнуть, и собирать ими траву по непролазным ежевичным кустам.

Николай, приехав в Старые Озера в одно из воскресений, сразу обратил на это внимание, поворошил во дворе подсохшую траву, но ничего не сказал, затаился. Афанасий тоже смолчал, не желая расстраивать Екатерину Матвеевну, хотя сказать Николаю кое-что хотелось…

К июлю Афанасий и Екатерина Матвеевна заготовили маленький, хилый стожок сена, поставили его на огороде под навесом и опять загоревали. Погода стояла жаркая, трава везде повыгорела, да и где ее напасешься на всех? Теперь ведь каждый, у кого осталась корова, как только выпадет свободная минута, сразу идет с попоною и серпом в леса, жнет траву по таким кустам и оврагам, куда раньше никто и не заглядывал.

А Николай, оказалось, таился не зря. Недели через две перед Афанасиевым двором вдруг остановилась громадная машина, груженная доверху сеном. Из кабины выскочил Николай и, давая какие-то распоряжения шоферу, тут же кинулся открывать ворота.

— Подожди немного! — придержал его Афанасий.

— Почему?

— Да потому…

Николай едва заметно усмехнулся и, обойдя Афанасия, широко распахнул одну створку ворот. Она громко вскрипнула, ударилась об угол сарая. Афанасий перехватил ее на лету, легонько толкнул назад и встал в проеме ворот:

— А я сказал — подожди!

— Перестань, отец, — уже не на шутку взорвался Николай. — Соседи же смотрят.

— Вот именно — смотрят, — ответил Афанасий, давно заметив, что из ближайших домов вышли мужики и наблюдали за ними. — И что о нас с тобой подумают?

— Что?

— А то! Скажут: вот у Афанасьева сына в руках транспорт, деньги, так он всем и обеспечивает отца, а нам помощи ждать неоткуда!

— Но не могу же я снабжать сеном всех! Сам подумай!

— Конечно, не можешь! Но вот иди и объясни мужикам, что луга ты отнял у всех, а сено привозишь только мне!

Желваки у Николая на лице заходили ходуном, он кинул взгляд исподлобья на соседние дворы, а потом резко скомандовал шоферу:

— Разворачивай!

Тот недоуменно начал дергать машину с места на место, с трудом разворачивая ее в узенькой улочке, пробуксовывая в песке и обдавая Афанасия разгоряченной июльской пылью. Николай уже на ходу вскочил на подножку и с такой силой хлопнул дверцей, что Афанасий невольно вздрогнул, словно от неурочного близкого выстрела.

Когда машина скрылась за деревьями, Афанасий закрыл ворота на засов и устало присел на порожке. К нему вышла Екатерина Матвеевна, наблюдавшая за всем этим происшествием из окошка, минуту постояла молча и тихо, а потом вдруг не выдержала и заплакала. Афанасий не утешал ее, потому как и сам готов был сейчас заплакать, несмотря на пожилые свои годы…

В первые два-три дня после всего случившегося Афанасий твердо решил Красавку все-таки продать, чтоб зря не мучить ни себя, ни Екатерину Матвеевну, ни Николая, который, конечно же, хотел как лучше. Но потом он от этой мысли отступился и решил держать корову назло всему…

Собираясь утром в леса, снаряжал теперь Афанасий вместе с Горбунком и Красавку. Набрасывал ей на рога капроновую веревку с тяжелым железным штырем, который специально выковал в кузнице для таких походов, — и в путь. Поглядеть со стороны — смешно, наверное, получается: впереди семенит на Горбунке Афанасий, а сзади кое-как поспевает за ними корова. Но что поделаешь, надо привыкать и к такой жизни.

С водой проблему Афанасий тоже со временем решил. Выпросил у пожарников старую бочку на колесах, подремонтировал ее и теперь, набирая воду в колодце, отправлялся в лес настоящим обозом. Мужики, встречая его по дороге, посмеивались, шутили:

— Никак в водовозы нанялся, Афанасий Ильич?!

— В водовозы, — тоже вроде бы в шутку отвечал Афанасий, а сам неизменно вздыхал и волей-неволей начинал вспоминать прежние речные водопои и родники.

Время между тем потихоньку бежало, клонилось к августу. Леса шумели, наливались силой, кормили и Афанасия, и Красавку, и Горбунка. Море теперь Афанасия вроде бы особенно не касалось. Разве что вечером, вернувшись домой, отправлялся он на плоскодонке за утками, которых Екатерина Матвеевна всегда заводила с самой ранней весны. Раньше, при реке, особой проблемы с утками не было. Далеко они никуда не уплывали, кормились возле берега ряской, отлеживались где-нибудь на травке. А теперь беда, да и только. Иной раз находил Афанасий свои выводки едва ли не возле самого города. Утка — птица глуповатая: берегов не видать, вот и плывет бог знает куда. А того не понимает, что море — это тебе не река, на нем опасности на каждом шагу. То моторка несется, как угорелая, то пароход плывет, то всякие байдарки да яхты. От всего не убережешься. К августу выводки Афанасия поредели почти наполовину. Екатерина Матвеевна из-за каждой пропавшей птицы по-женски расстраивалась и даже пробовала несколько раз плакать. Афанасий терпел все это, терпел, а потом построил для уток из металлической сетки загон и перестал их вообще выпускать в море. А чтобы они совсем не забывали про воду, привозил им каждый вечер ряску, которой день ото дня становилось все больше возле морских берегов. Вначале Афанасий этому радовался, за каких-нибудь пять-десять минут нагружал ряской высокую плетенную из краснотала корзину и вез ее уткам в загон. Но потом он стал замечать, что вместе с ряской с морского дна тянутся густые темно-зеленые водоросли. В реке такие водоросли росли редко, разве что где-нибудь на мелководье или в заводях, которые к середине лета почти совсем пересыхали. Зато на болотах и на стоячих пойменных озерцах их было вдоволь. От жары эти водоросли набухали, вода над ними пенилась, шла ржавыми, маслянистыми пятнами. Днем и ночью вилось, гудело здесь комарье, поднимаясь в небо высокими колышущимися столбами. Ранней весной, когда болотца еще соединялись с рекой ручейками, отсюда уплывала рыба. Одни лишь головастики находили тут себе пристанище, копошились в тухлой, мертвой воде, от которой всегда несло гнилым болотным запахом.

А теперь этот запах стал доноситься и от моря. Утром еще, правда, куда ни шло, а к вечеру, когда водоросли прогревались до самого дна и бурая ноздреватая пена едва не закипала над ними, дышать было совсем нечем. Особенно мучилась Екатерина Матвеевна, привыкшая за долгую свою жизнь к свежему речному воздуху.

— Хоть сбега́й, — сокрушалась она иной раз.

— Похоже на то, — соглашался Афанасий, не зная, чем тут можно помочь.

А Володя по-прежнему похохатывал, носился на «Летучем голландце» с одного края моря в другой и при случае успокаивал Афанасия:

— Стихия, Афанасий Ильич, что поделаешь!

Делать действительно было нечего. Но вскоре Афанасий стал замечать, что стихия эта Володе тоже не очень нравится. Ряска и водоросли незаметно подобрались к самому гаражу, и Володе с каждым днем становилось все труднее спускать яхту на воду. Водоросли наматывались на трос, заклинивали лебедку, отчего «Летучий голландец» несколько раз чуть было не сошел с рельсов и не перевернулся. Но это бы еще ничего. Володю просто так не победишь! Вооружившись косой, он где с лодки, а где стоя по пояс в воде, скосил водоросли, и дело вроде бы наладилось.