Читать интересную книгу Заря вечерняя - Иван Евсеенко

Николай и сейчас справлялся с лодкой ничуть не хуже, чем в те, детские годы. Заставляя мотор работать на полную мощность, он кидал ее с боку на бок, опасно разворачивал и кренил к самой воде. Лодка, правда, теперь была другая, дюралевая, бегущая на моторе, от нее и пахло по-другому: не деревом, не пенькой и смолою, а железом и бензином. Да и Николай, конечно, сейчас мало чем походил на того конопатенького юркого мальчишку, который правил плоскодонкой по течению на утренней весенней реке.

Плотина высилась уже совсем рядом. Николай начал потихоньку сбавлять ход моторки, и Афанасий, отвлекаясь от своих мыслей, прокричал ему:

— Ты почему же детей не привез, Тамару?!

— Да некогда им, — ответил Николай и повел лодку почти вдоль самой плотины.

Афанасий смолчал и на этот раз. Раньше, при реке, Николаевы дети и жена Тамара почти целое лето пропадали в Старых Озерах, помогали Екатерине Матвеевне на огороде, загорали, купались. А теперь вот от самой весны не были ни разу. Афанасий, конечно, понимает их: чего зря ехать в деревню, тратить время, когда море плещется возле самого города, купайся и загорай сколько хочешь. А вот Екатерина Матвеевна обижается, скучает по внукам. Ну, да что теперь делать — надо привыкать…

— Гляди, отец, — почти совсем приглушил моторку Николай. — Вот он — водосброс!

— Вижу, — ответил Афанасий, подвигаясь на лавочке поближе к краю.

А Николай уже командовал дальше:

— Посчитай: четырнадцать пролетов и каждый двенадцать метров шириной! Знаешь, сколько воды через них проходит весною?

— Сколько?

— Почти четыре с половиной тысячи кубометров в секунду! А ты говоришь: течения не будет, вода загниет.

— Я пока ничего не говорю, — остановил Николая Афанасий, все эти цифры для него мало что значили.

— Может, сойдем, посмотрим поближе? — предложил Николай.

— Не надо, и так все видно!

Николай взглянул на Афанасия немного с недоверием, но ничего не сказал, развернул лодку и повел ее вдоль правого берега назад, к Старым Озерам.

Мотор опять угрожающе взревел, волна за кормой поднялась, вспенилась и понеслась к берегу, сметая на своем пути щепки и лозовые прутья, которые время от времени все еще выныривали с морского неустоявшегося дна.

Но вот неожиданно в моторе пошли какие-то сбои, он начал захлебываться, глохнуть, Николай сразу склонился над ним, пытаясь понять, в чем тут дело, пробовал прибавить газу, но мотор, в очередной раз захлебнувшись, окончательно заглох. Лодка закружилась на волне, подставляя холодному октябрьскому ветру то один, то другой борт. Николай захлестнул на шкив длинный кожаный ремешок, с силой дернул его на себя, но мотор на это лишь отозвался глухим дребезжащим урчанием.

Лодка от Николаевого рывка просела кормой вниз, ударилась дюралевым днищем о волну, а потом, медленно раскачиваясь, начала прибиваться к берегу.

Не дожидаясь команды, Афанасий взял в руки коротенькое, тоже дюралевое весло с гибкой пластмассовой лопастью на конце. Грести им было неудобно и даже опасно — мешал высокий, идущий углом борт, но Афанасий все же выровнял лодку и уже наметил на берегу место, куда можно будет пристать. Николай его не останавливал, молча копался в моторе, явно досадуя, что так хорошо начавшаяся поездка срывается. На берегу он, правда, немного успокоился, разложил рядом с лодкой инструменты и, принимаясь за мотор уже основательно, попросил Афанасия:

— Ты отдохни малость, отец, я быстро.

Афанасий не стал ему мешать: потихоньку прошелся по берегу, опять припоминая все, что здесь было раньше: луговая ли тропинка, родниковое ли озерцо… или стояла, низко клонясь к земле, ветла. Но почему-то ничего не вспоминалось: размеренные наплывы и удары волн о береговой песок никак не давали сосредоточиться, путали и гасили мысли.

— Я, пожалуй, пойду домой, — неожиданно сказал он Николаю.

— Почему? — не сумел тот скрыть своей обиды.

— Устал что-то…

Николай рванул на себя шнур; мотор вроде бы всхлипнул, «схватился», но потом опять заглох, обдав Николая ядовито-синим угарным дымом.

— Как хочешь, — отпустил Николай Афанасия.

Несколько минут Афанасий постоял еще возле лодки, невидимо борясь с собой, чувствуя, что ему, наверное, сейчас лучше бы остаться… Но так и не остался…

По вязкому илистому песку Афанасий пошел вдоль моря, с каждым шагом все больше и больше забирая вправо, к далеко виднеющемуся асфальту и остановке автобуса.

Звук приближающейся моторки догнал его возле самого моста, но Афанасий замедлил шаг лишь на одно мгновение, оглянулся, а потом пошел дальше, кутаясь от ветра в старенькую, изношенную фуфайку.

В декабре, когда ударили первые морозы, море застыло, считай, в одну ночь, не то что река, которая всегда сопротивлялась холодам, бурлила в иную зиму почти до Нового года, несла вниз по течению прозрачные хрупкие льдинки. Афанасий долго удивлялся: по его понятиям, море должно было устоять перед первыми, еще пробными морозами. Но оно не устояло, покрылось от края до края сплошным негнущимся льдом, и уже через несколько дней на него выбрались первые рыбаки.

Случалось, что и на реке кое-кто баловался подледным ловом (Володя вон даже несколько раз таскал на него Афанасия), но вообще-то деревенские мужики считали такое занятие несерьезным. А теперь, глядя на городских заезжих рыбаков, они тоже понакупили ящиков со снастями, обзавелись ледорубами, коловоротами и по воскресным дням выходили на морской, кое-где уже занесенный снегом лед.

Проезжая на Горбунке берегом моря, Афанасий не раз видел, как они обосновывались настоящими лежбищами, закутанные кто во что горазд: в старые военные тулупы, в брезентовые плащи с башлыками, в телогрейки на меху. Афанасий вначале не понимал их, жалел: чего сидеть на морозе, прячась в полиэтиленовом мешке, мерзнуть ради двух-трех ершей или окунишек. А потом вдруг и сам поддался наваждению, купил зеленый рыбацкий ящичек…

Зимой Николай зачастил в Старые Озера: и один, и со всем семейством. Афанасий к этому времени немного подобрел к нему. Может быть, потому, что море сейчас было совсем иным, чем летом: оно во всем походило на занесенный снегами зимний луг. Афанасию иногда даже казалось, что ударь пешней — и под снегом окажется не лед, а подмерзшая луговая трава, торфяник.

Несколько раз Афанасий вместе с Николаем и Володей ходил на подледный лов. Сидя при закатном солнышке над лункой и время от времени подергивая леску, он старался не портить Николаю настроение, не задевать его пустыми, ненужными разговорами. А тот тоже помалкивал, должно быть надеясь, что Афанасий, живя возле моря, сам постепенно убедится, что ничего опасного, злого оно в себе не таит.

Крепко надеялся на это и Афанасий…

Но не успели они вдоволь порыбачить, не успели оглянуться, а первая морская зима уже прошла. Снега почернели, начали оседать, прогибаться, с крыш закапало, во дворе и в саду потекли ручейки, напоминая о скорой распутице, ледоходе.

Приближение весны, начало ледохода Афанасий всегда чувствовал еще загодя, определял по разным старинным приметам. Вдруг ни с того ни с сего в конце февраля дохнет в лугах таким по-весеннему чистым и свежим воздухом, что прямо перехватит тебе дыхание, а голова, словно захмелев, пойдет кругом. Или глядишь — другая примета: льды на реке начнут подниматься, темнеть, а подо льдами заволнуется, готовясь к раннему нересту, рыба. Потом третья: как-то совсем по-иному зашумит на ветру камыш, забьются в низинах роднички, по-иному заскрипят в конце огорода старые тополя.

Не спалось всегда Афанасию в эти первые весенние ночи. Он то и дело выходил к реке, слушал, как она вздыхает, как просыпается после долгого зимнего сна, как откуда-то из самых ее верховьев все катится и катится, приближаясь к Старым Озерам, ледолом. Река вся гудит, стонет, почерневшие льды поднимаются иногда чуть ли не вровень с берегами, верховой ветер рвет и ломает деревья. От его порывов начинают сами собой раскачиваться и звенеть на тополях качели.

И вдруг в предрассветной синеве все на минуту успокоится, замрет, вконец истомившись в этой весенней ночной борьбе. А в следующее мгновение река, собрав воедино все свои силы, колыхнется между двумя берегами, да так, что льды не выдержат, затрещат. Вдоль и поперек побегут по ним глубокие, хорошо различимые даже в темноте трещины — и уже ничто не может сдержать напора реки: она бурлит, пенится, разворачивает по течению льдины и несет их мимо Старых Озер. В эти минуты всегда слышится Афанасию, как где-то далеко-далеко кричат и курлычут, возвращаясь домой из жарких стран, журавли…

В этом году все было вроде бы точно так же. Афанасий поднимался среди ночи, выходил на лед, помечая себе дорогу пешней, слушал, как гудит над морем ветер-верховник, как кричат высоко в небе журавли, как вызванивает каждой веточкой сухой камыш.