вошла Ираида Петровна, грузная, но очень подвижная женщина. Белая косынка повязана тюрбаном.
— Пьянь привезли? — поинтересовалась она. — Люди добрые, что ж это, а? Что ж это такое, а? До каких это пор сорняки-то будем корчевать, дурную-то траву? — Она помогла сестре стянуть с парня рубаху. Грубоватый ее голос не умолкал. Руки то восклицали в воздухе, то становились осторожными и сосредоточенными на теле парня. — Так небось больно? Ага, вот-вот, я и говорю. А так небось совсем уж невмоготу? Я все знаю, понимаете ли, обо всем догадываюсь, не вчера родилась. Дыши в сторону, — приказала она. — У меня от спиртных испарений приливы к голове. Вчера в автобусе, понимаете ли, пьяный ехал. Водкой так и разит. Я говорю ему: «Отвернулись бы!» А он отвечает: «Что ты на меня пивом дышишь?» А? Каков мальчик? Я-то пивом дышу!
Сержант карандашиком постукивал по столу — ждал своей очереди. Карпухин из-за плеча Ираиды Петровны смотрел на парня. Глушко поглядывал в окно.
— Твой диагноз! — спросила Москалева Карпухина.
Виталий боязливо пощупал грудную клетку своего недавнего противника и, поймав взгляд Сашки, неуверенно сказал:
— Что-то хрустит…
— Что-то хрустит! — саркастически подхватила Ираида Петровна. — Нет, вы встречали когда-нибудь такой диагноз: «Что-то хрустит», — обратилась она к Зарубину. — Один фельдшер направил ко мне мальчика с диагнозом «Ушиб зобом курицы». А мальчика, понимаете ли, клюнул петух. Так то фельдшер был, а ты врач! Парень, скажи, кем ты был до стажировки? Ну-ка скажи, кем ты был до стажировки-то?
— Невропатологом, — виновато признался Карпухин.
— Перелом ребер, — не глядя определил Глушко: он догадывался, на что способны его кулаки.
— Совершенно верно, — чуть торжественно подхватила Москалева, — Весьма даже типичный, понимаете ли, перелом!
В комнату вошел кочегар. Лицо его было еще более измазанным, а в глазах не утомлялась живая хитрость веселого человека.
— Ну? — обратился он к Зарубину.
Тот подошел к Москалевой и объяснил ей, что сгорела фаза циркуляционного мотора и что он послал от греха за Куликовым, учитывая недавнее ограбление прачечной.
— Материальная ответственность… — многозначительно напомнил он.
Кочегар бросил окурок в плевательницу и неторопливо сообщил:
— А ведь и второй мотор сгорел, ожидаючи Куликова.
Ираиду Петровну понесло прямо на Зарубина.
— Распорядился, да? Распорядился?! — выкрикивала она. — Принял решение, понимаете ли, да? Знаешь, как таких-то людей называют? Оперативными бюрократами — во как их называют! — На секунду она присела, и у нее вырвалось: — Ох, труден наш хлебушек, труден!
Приказав Глушко заняться пострадавшим, Москалева взяла ключи от прачечной и выбежала на улицу. Следом неторопливо вышел кочегар.
Сержант приступил к составлению протокола.
Глава III
Если в комнате много пыли,
в этом виноваты
светлые окна и солнце
на бесшумно прикрыла дверь и сразу же догадалась, что тетя не спит. Темный коридор пересекла полоска света. Тетя специально оставляет дверь приоткрытой, чтобы знать, когда приходит племянница.
Сбросить туфли и, держась ближе к стене, стать бесплотной — если бы она могла так сделать! Это проще, чем долгие разговоры, но у нее ничего в жизни не получается просто.
Тоня сняла кофточку. Встала на цыпочки перед вешалкой — стукнули каблуки. Включила свет, потрогала волосы рукой. Тетя не выходит. Боже, как все надоело: ежедневные разговоры, слезы, валерьянка из трясущегося пузыречка.
Она вошла в прямоугольник света и заглянула в комнату Веры Игнатьевны. Тяжелое кресло караулило вход. Ну чем не трон — шарики, завитушки, мореная фантазия. И голова тети коронована бигуди.
— Я пришла, тетя Вера.
Начинать надо с этого, чтобы тетя знала: все остается по-старому.
— Я очень рада, — Вера Игнатьевна подняла голову от книги. Она еще достаточно красива. Мало что уступлено старости. Глухая оборона против ополчившихся жестоких лет.
Теперь закрыть дверь и уйти в свою комнату, где спит Сережка.
— Людмила Петровна просила тебя не мыться в ванне так поздно, — проводил ее тетин голос.
Может быть, разговор не состоится? Вряд ли: тетя просто не уснет, не попытавшись наставить племянницу.
Сережка во сне залез на подушку. Зашевелились налитые пальчики, когда она зажгла свет. До сих пор не верится, что у нее ребенок. Она осторожно сняла перекладину с сеткой. Иначе до него не достанешь губами. Сумасшедшая мать, разбудишь! Белое колечко волос свернулось на лбу. Отвела его, потрогала шелковиночку. Она ловила себя на том, что ее умиляет белизна волос сына — то, что раздражало в муже.
Можно раздеться и лечь сразу, но это было бы отступлением. Все остается по-старому. Надо принять ванну и пожелать тете спокойной ночи.
Она выключила свет и вышла.
— Тоня! — озабоченно позвала Вера Игнатьевна.
— Да, — племянница вошла и плотно прикрыла за собой дверь.
Тетя раздраженным жестом турнула по столу пухлую книжку. Она обожала потрепанные романы и относилась недоверчиво к новым изданиям.
— Приходила Дарья Петровна, — сообщила она, — и опять заняла денег.
Тоня знала, что Вера Игнатьевна уважает эту добрую, тихую женщину, которая не так давно переехала в пристроенную часть дома. Тетя всегда охотно помогала ей, поэтому ясно, что разговор о Дарье Петровне — это так, для разгона.
— А вчера был Константин, — продолжала она. — Я не сказала тебе об этом, потому что мы стали видеться мельком…
— Да, тетя.
Только не надо раздражаться. Тетя не замедлит объяснить раздражение племянницы началом раскаяния. Пухлые романы навели Веру Игнатьевну на мысль, что в психологии упрямого человека о вернувшемся здравом смысле будет свидетельствовать обычная глупая бабья истерика. Как хитрый стратег, сама она частенько делала обманные движения и, разражаясь слезами, оставалась непобедимой.
— Он был удивлен, что тебя нет дома.
— Воображаю. Вы ему всё рассказали?
— О чем ты говоришь? — возмутилась Вера Игнатьевна. — Ваш брак не расторгнут. И в любом случае Константин остается отцом твоего ребенка. Он вправе беспокоиться, чтобы Сергею прививали, здоровую мораль.
Ага, здоровая мораль! Вы не знаете картин Константина Васильева? На одной из них отпускники спят на «диком» пляже. Глава семьи приподнялся на локте, любуется женой. Море, редкие кусты маслин на берегу, у машины дверца приоткрыта. Хорошая картина. На другом полотне к счастливым супругам приходит их приятель, старый холостяк. Грусть и оптимизм хорошо дозированы. И какое дело человечеству, что автор этих хорошо исполненных картин уходил по вечерам от своей беременной жены, почти не таясь? Здоровая мораль написана на его лице — какой вежливый и спокойный человек. Здоровая мораль навечно засвидетельствована печатями в его личном деле — идейно выдержан, морально устойчив. Еще бы — состоит в первом браке, не то что