Конечно, в тех случаях, когда утолен истинный голод.
Персефоний подбросил на ладони монетку и вышел в общий зал.
Излюбленный народом час после заката, когда во всяком заведении подобного толка собирается больше всего завсегдатаев. Дневные посетители сменяются ночными, человек здоровается с призраком, леший выпивает с упырем, а однажды Персефоний даже видел, как сильфид угощает домового.
В общем зале «Трубочного зелья» было полно самого разного народу. Все пили пиво и дымили трубками.
За стойкой стояли двое: хозяин и его сын, подросток лет пятнадцати; полнотелая жена, кругленькая дочка и опрятная служанка сновали между столами. Лица у них были усталые и какие-то напуганные. Левая кисть хозяина была плотно замотана тряпицей, через которую проступала кровь, и он больше мешался, чем работал, однако покидать зал не спешил.
Хмурия Несмеяновича не было видно, и Персефоний, взяв кружку пива и облокотившись о стойку, стал потягивать чуть кисливший напиток и исподволь осматривать публику. С первого взгляда было видно, что это сплошь приезжие. И платья с претензией на роскошь, и лица с претензией на столичное высокомерие, и руки все больше белые, без мозолей. Ни одного, кто хоть отдаленно напоминал бы жителя предместья, Персефоний не приметил. Разве только пристроившаяся за одним из дальних столиков пара фантомов могла оказаться местной, но тоже не из работяг. Щеголеватый призрак в атласном длиннополом камзоле с широкими отворотами, какие носили лет семьдесят назад, что-то беззвучно вещал бледному призраку чахоточной дамы в старомодной шляпе, похожей на клумбу. По некоторым их жестам можно было предположить, что во время оно на месте постоялого двора располагался барский сад, в котором они засиживались до ночи под кустом сирени, любуясь звездами; они держались за руки и делали вид, будто не замечают ни гула голосов, ни посетителей, иные из которых бесцеремонно проходили сквозь бесплотную парочку.
Странно, откуда тут столько народу явно городского вида? Персефонию вспомнились слухи о том, что в последнее время крестьяне стали продавать свои земли. Неужели все это — покупатели? Он прислушался к разговорам и понял, что догадка верна: посетители беседовали преимущественно о стоимости земли, хотя никто при этом не упоминал о способах хозяйствования, будто земля была им нужна не для возделывания, а для чего-то еще. Для чего — Персефоний так и не усвоил.
Бросалось в глаза обилие иностранцев. Их и вообще-то много объявилось в Лионеберге, но такого сосредоточения их Персефоний прежде не видывал. Вперемежку с накручинскими людьми и лешими сидели забугорские гномы, красноносые карлики из Пивляндии, подле стойки вились два ромалынских сильфида, а у окна восседал гулляндский лепрекон в окружении пестрой свиты фэйри различного происхождения. Был также водяной — определенно свой, накручинский, но в костюме заморского денди.
Пиво оказалось дешевым (причем заслуженно), не то, что в городе, и Персефоний взял себе еще одну кружку. Он понимал, что следовало бы поторопиться, однако что-то подсказывало ему, что Хмурий Несмеянович может объявиться с минуты на минуту.
Контингент общего зала между тем менялся. Разошлись люди, эльфы и гномы. Громко требуя ванну, уполз в свою комнату посеревший от обилия трубочного зелья водяной. Прочно обосновались за столами призраки, упыри и пара зомби в ошейниках — тоже из свиты удалившегося на покой лепрекона. Из людей остался только некий господин, закутанный в пропыленный плащ, который сидел в углу, за влюбленными призраками, и дымил длинной трубкой.
Наконец появились и местные: сугубо мужская компания домовых, уже подвыпивших и отчего-то злых. Персефоний удивился: обычно домовые с закатом принимаются за работу и только под утро выходят из домов, чтобы отдохнуть с друзьями. При этом они нередко берут с собой своих кикимор, которым заказывают отдельный столик, чтобы могли всласть нашушукаться.
Посреди зала материализовался призрак гусляра и заиграл на косо падавших через окошко лунных лучах. Играл он превосходно — сразу чувствовалась старая школа, века тринадцатого.
Появилось готовое подменить людей семейство домовых. К хозяину подошел овинник с докладом о пропаже седла одного из постояльцев: мол, не моя вина, уже в таком виде конюшню застал. Хозяин раскричался на него и замахал рукой, но неловко задел за стойку, побелел от боли и схватился за перевязанную кисть.
— Охти ж как вас угораздило-то, Просак Порухович? — сочувственно покачал головой овинник.
— Тебе что за дело? — как-то очень уж грубо откликнулся хозяин. — Что выгадываешь?
— Почему сразу выгадываю? — подивился тот. — Просто спросил. Хотя, коли на то пошло, странно, конечно…
— Что тебе странно?
— Вы когда в последний раз дрова-то кололи? Уж всяко не прошлой ночью — прошлой ночью я это делал. И вот с какого-такого вас понесло?
— Понесло — значит, надо было! Что ты мне тут допрос устраиваешь? Иди работай!
— Работа не волколак, не дашься — так и не сгрызет, — отделался овинник страшно неполиткорректной поговоркой.
Лицо хозяина опасно налилось кровью, однако тут к овиннику подкатил глава семейства домовых, солидный, но подвижный, как колобок, подхватил под локоток и потащил к выходу, приговаривая:
— Пруша, дружок, давно хотел тебя попросить…
— Эй, Кругляш, мы уже тут и где наша горилка? — окликнули его пьяные домовые.
— Сию минуту, паны-сударики, «К стенке Разина» не пропоете, как будет! — весело ответил тот, уволакивая овинника.
— Сперва покажите, что у вас деньги есть, тогда и будет вам горилка! — строго заметил Просак Порухович.
— Деньги? — взвился один из домовых; он был худой и бледный, и в глазах его плескалась обида. — А пускай тебе те, кто наши дома скупает, деньги покажут!
Предводитель компании опустил ему руку на плечо и заставил сесть на место.
— Тихо, Плюша, для чего нам скандал? Будут деньги, Просак Порухович, не сомневайся, — весомо сказал он. — Мое слово порукой: сегодня мы с тобой расплатимся.
Остальные поддержали его согласным гулом. Только один, самый пьяный, еще более тощий и весь какой-то взъерошенный, точно разлохмаченная веревка, собрав разбегающиеся глаза на Персефонии, выбился из общего хора, воскликнув дискантом:
— Ба, хлопцы, да это ж мой постоялец непрошеный! А и как вам домишко пустой пришелся, пан упырек? Крыша не подтекает, половицы не прогибаются?
Тут произошло что-то странное. Жена Просака Поруховича, как раз повязывавшая кикиморе передник, взглянув на Персефония, вскрикнула и закрыла лицо руками. Дочка пискнула и скрылась на кухне. Сын, уже было уступивший место молодому домовенку, нахмурился и потянулся под стойку, где у содержателей питейных заведений нередко бывает припрятана дубинка, а то и магический жезл. Сам же хозяин, перехватив руку сына, поглядел на Персефония такими дикими глазами, что тому стало не по себе. Будто он и не упырь обычный, а демон какой-нибудь заморский.
Пьяный домовой между тем делился с друзьями:
— Н-да, видать, не по душе пришелся пану упырьку приют, коли он на постоялый двор его променял. Должно, пыли многовато оказалось…
— Скорее, многовато гостей незваных, — ответил ему Плюша — домовой, который предлагал Просаку посмотреть на деньги скупщиков недвижимости. — Слыхал я, в твоем доме прошлой ночью драка была…
Между тем семья Просака Поруховича словно окаменела, леденя Персефония взглядами. Молодой упырь хотел поинтересоваться причиной столь странного поведения, но потом решил, что лучше будет просто удалиться, и так уже он засиделся за пивом.
Глава 6
ЗАКОН И МЕСТЬ
Отставив недопитую кружку, он зашагал к выходу, чувствуя, как его обдают волны ненависти. Да что они тут, в уме повредились, что ли?
Порог он пересек чуть ли не бегом.
Свежесть ночи после задымленного зала была как ласковая рука на разгоряченном лбу. Однако что-то было не так в ночи — Персефоний сразу это почувствовал, и лишь потом ноздрей его коснулся запах гари и он увидел, что в дальнем конце предместья горят дома.
— Эва как занялось, — донесся до него голос колобка Кругляша.
— Сказать же надо этим-то… бедолагам! — ответил ему голос овинника Пруши.
— Думаю, они и так знают, — туманно заметил Кругляш. — Ох, зря меня хозяин не послушал, теперь такое будет…
— Вечно ты каркаешь…
Они с домовым стояли на крышке короба, поставленного, не иначе чтобы прикрыть дыру в стене конюшни, и наблюдали за пожаром поверх забора.
— Как видишь, прав оказываюсь! — отозвался домовой, сорвав верхушку росшей из-под короба травины и нервно закусив ее в углу рта. — Говорил я ему: не связывайся с ворьем, боком выйдет.
— Да можешь ты сказать, что с этим типом из брошенного дома, при чем тут палец и пожары?