— Он не скажет… А все равно, нечего тебе со мной светиться, когда на хвосте Эргоном сидит. Вот как мы сделаем: ты мне брику оставишь и потопаешь домой, а я в Шинельине отмечусь без тебя и дальше двину. Места-то не чужие, знакомых тропок предостаточно.
— Реквизируешь, значит, бригадир?
— Ну нет, до такого не докатился! Меняю на денежные знаки, имеющие хождение.
Тучко сел, подтянул к себе мешок и, порывшись в нем, вынул несколько перетянутых резинками пачек.
— Персефоний, — попросил он, впервые назвав упыря по имени, — помоги отсчитать, а то ни пса не вижу. Во что ставишь свой тарантас, Яр?
Повозка остановилась и покачнулась, когда берендей повернулся лицом к пассажирам.
— Непростой вопрос! Ежели в наших независимых дукатах, так сам понимаешь…
— Понимаю. У меня тут кой-какая валюта припасена, есть понты стервингов, мурки, хранки, дуллеры — всего понемногу.
— Да лишь бы не купюрами, — усмехнулся берендей.
— Не понял.
— Купюры, говорю! Купюров не надо.
— Обратно не понял. Монетами, что ли, хочешь? Так монет мало, если что…
— Нет, он про новые деньги говорит, — сказал Персефоний. Лицо Тучко приняло такое выражение, будто он слушал анекдот, рассказываемый заикой. — Вы что, не знаете? У нас же новые деньги ввели.
— Забавная шутка…
Яр, покопавшись во внутреннем кармане своего мехового жилета, вынул хрустящую ассигнацию и протянул Хмурию Несмеяновичу:
— Вот, полюбуйся. Прихватил одну, везу соседей посмешить.
Тучко чиркнул спичкой и рассмотрел пеструю бумажку с накладывающимися друг на друга профилями Викторина Победуна, Дульсинеи Тибетской и Перебегайло. Среди массы завитков и разнообразных символов можно было различить надпись: «1 купюр».
— Так это не шутка? — неуверенно спросил бывший бригадир.
Персефоний вынул из кармана ассигнацию номиналом в «2 купюра» и тоже дал посмотреть Тучко. Тот почесал в затылке.
— Эва как… Вот что называется «отстать от жизни». И давно ввели?
— На прошлой неделе, — ответил Персефоний.
— А больше ничего не вводили?
— Как же не вводили? — отозвался Яр. — Ввели партийный налог. И этот, как его, налог на добавленную стоимость.
— Еще ввели плакат «Накручина — знамя свободы Востока и Запада!» — добавил Персефоний.
— Видал, все улицы им заклеили, — сказал Хмурий Несмеянович. — Больше ничего? Ну, после новых денег это мелочи, можно сказать, спокойная неделя.
— Еще ввели моду на значки «Маститый вечевик», — сказал Персефоний.
— Розовые такие? Их я тоже видел, только так и не понял, что они означают и за что их дают.
— Означают они огонь, горящий в сердце каждого любителя свободы, а дают их за один купюр или пригоршню дукатов, — пояснил Персефоний. — Иностранцы покупают охотно. Вместе с розовыми платками и шарфами. А, еще в газетах писали, что закончена работа по восстановлению творческого наследия Гигеля, и в школьную программу уже ввели его повесть «Томас Бильбо».
— Как-как? — переспросил Хмурий Несмеянович.
Персефоний повторил. Хмурий Несмеянович выругался.
— А я вот, как мед распродал, в театр сходил, — поделился впечатлениями берендей. — Тоже новая постановка — по повести Гигеля «Вой».
— Ну и как?
— Мне не понравилось. Разврату много. Еще песню ввели «Если в колодце воды не хватает, значит, имперцы ее выпивают». Да, про математику слышал: разрешили делить на ноль и… что-то про число «пи», запамятовал.
— Это не прошло, — заметил Персефоний. — Было предложение, — объяснил он неуклонно шалеющему Тучко, — чтобы число «пи» равнялось трем и пятнадцати, но депутаты не увидели разницы и предложение отклонили. А вот в историю поправки ввели.
— Тогда уж скажи: поправки в поправки, — сказал Хмурий Несмеянович. — От истории там уже давно ничего не осталось.
— Да, так вернее. Значит, имперцы слезли с веток не в одиннадцатом, а в тринадцатом веке, а Кецалькоатль был накручинцем Куценко.
— А еще, — подхватил берендей, который, похоже, в своем медвежьем углу был не так уж оторван от жизни, — ввели заморскую игру гольф и…
Однако Хмурий Несмеянович воскликнул:
— Стоп, стоп, стоп! Придержите коней, хлопцы. Стало быть, суммируя полученные данные, делаем вывод: в независимом графстве все идет, как и шло. Так?
— Так, — переглянувшись, признали Яр и Персефоний.
— Значит, кроме новых денег, ничего особенного не случилось. Вот и не морочьте мне голову, а то сейчас забросаете газетными передовицами типа «Верка Суржик — переодетая женщина».
— Что, правда? — встрепенулся берендей.
— Не знаю, не проверял, — съязвил Тучко. — И можешь поверить: если выпадет случай, проверять не стану. Это как с механическим соловьем: поет — и хорошо, а как устроено — не твое собачье дело.
— Шути, как хочешь, бригадир, а я вот не пойму, зачем такая бурная деятельность, — вздохнул Яр. — Им ведь царствовать от силы год осталось, а ты хоть школу возьми — они же целое поколение коту под хвост пускают.
— Ну, звеньевой, насчет года ты поторопился, — усмехнулся Хмурий Несмеянович. — Кохлунд, конечно, всего лишь графство, пусть и немаленькое, а Западу вся Накручина нужна. Так что пару лет наши вожди еще вполне способны протянуть, если только не перегрызутся у всех на глазах.
Берендею еще было что сказать, но едва он открыл рот, как Хмурий Несмеянович резко выпрямился:
— Так, все, кончай перекур, начинай приседания. Триста понтов стервингов покроют стоимость брики и лошадей?
— С лихвой, — ответил Яр.
— Персефоний, отсчитай триста. Лихва за беспокойство пойдет.
Упырь отсчитал ассигнации и протянул их берендею. Тот долго возился, упрятывая деньги во внутренний карман, потом вздохнул:
— Значит, до встречи, бригадир?
— До встречи.
— Будь здоров, Персефоний, — сказал берендей, спускаясь с передка. — Удачи вам обоим.
Он отвернулся и зашагал по залитой лунным светом дороге. Тучко пересел на его место, взял вожжи и, развернув повозку, направил ее к Шинельино.
— Теперь с тобой давай решать, — сказал он. — Сам понимаешь, насильно я тебя не держу. Но видишь, как дело оборачивается: там, за спиной, сейчас погоня, и, если с парнями сам Эргоном, стряхнуть ее с хвоста будет непросто. Тебя со мной видели, и назад идти попросту опасно.
— Я понимаю. Действительно, просто так рисковать глупо. Если вы не против, я сделаю часть пути с вами, а там видно будет.
— Вот и договорились. И если где по дороге попадется нотариус, обязательно справим тебе соглашение. А то получится, я слово дал и не сдержал. Не годится.
Он шевельнул вожжами, и лошади побежали быстрее. Вскоре повозка въехала в Шинельино — сонное и дряхлое местечко, из последних сил поддерживающее видимость достойной жизни. Даже собаки здесь брехали боязливо.
Постоялого двора в Шинельино не было, но в доме старосты свет загорелся, еще когда брика миновала околицу. Навстречу приезжим вышел сам староста. Назвался он Дакакием Зачтожьевичем. Это был мятый и всклокоченный мужчина маленького роста, согнутый не то заботами, не то рефлекторным почтением ко всем, кто выше его; тем не менее взгляд имел чистый, и в глазах как будто светился какой-то каверзный вопрос, на который очень не хотелось отвечать.
С ним вышли домовой и овинник, похожие на хозяина, как зеркальные отражения.
Тучко извинился за поздний визит и попросил продать ему мешок овса для лошадей. Староста распорядился, овинник принес мешок, домовой помог ему погрузить ношу и принял деньги.
— А не найдется ли горилки, хозяин?
— Простите, сударь, не держим-с.
— Жаль. Ну, бывай, Дакакий Зачтожьевич! Извини, что поднял среди ночи.
— Что вы, сударь, никакого беспокойства, мы и не ложились еще…
— От Лионеберге до Майночи путь неблизкий, надо запастись.
— Конечно, конечно-с…
— Тут вслед за мной еще приятели должны подтянуться — вернее всего, завтра с утречка. Ты их не пропусти, Дакакий Зачтожьевич, и, если с пути собьются, направь, так и скажи: мол, сам Хмурий Несмеянович просил передать, что направляется в Майночь, и пускай догоняют как хотят. Запомнил?
— Не беспокойтесь, сударь, все как есть запомнил, так и передам-с…
— Ну, с тем и прощай!
Тучко тронул коней с места, и вскоре убогое Шинельино навсегда осталось позади.
Минут двадцать брика ехала по столбовой дороге, потом Тучко свернул на малоезжий проселок. Последовали еще два поворота, во время которых даже Персефоний потерял направление. Окольные дорожки вились и вились, однажды где-то слева между ветвей мелькнул желтый огонек в окошке, но тут же исчез за частоколом осин и берез, однако Хмурий Несмеянович его приметил и вскоре сделал еще один поворот.
Спустя немного времени деревья расступились, и Персефоний по звездам установил, что они держат путь на северо-запад. Повозка затряслась по кочкам разъезженного проселка. Проплыло по правую руку какое-то селение, и вот раскинулся перед путниками широкий шлях.