Комиссаров воткнул их «донышками» в раковины ушей.
Выпили.
— Помянем и комиссара с разведотделением вашей роты, — занюхал лейтенант высушенной банановой кожурой, прежде им вымоченной в кружке со спиртом: — Погибли они по недоразумению, но держались героями.
Прошли к братской могиле разведчиков, выпили и здесь.
— А теперь пойдёмте, помянём крестьян.
Обогнули купол-ПпТ, наблюдательную вышку и вышли к крестьянскому кладбищу.
Лейтенант подвёл к одинокой могиле в углу погоста, дальнего от башни водокачки. Готовились к похоронам, я к холмику подошёл, миски с надписью на обелиске, как на других, тогда не было — дощечку с креста из мотыжных тяпищ снял Лебедько, скопировать с неё надпись на дно миски. Мне сказали, что покоится здесь основатель и первый председатель колхоза «Отрадный», убитый давно при невыясненных обстоятельствах. Сейчас прочёл мельком:
ХАРИТОНОВИЧ АННЫ
ПАУЛЬ КАСТРО
01.10.2151. Х 16.02.**24
Основатель и первый председатель
колхоза "Отрадный".
Биохимик, нейрохирург, академик
Если верить дате, родился покойный за двадцать лет до Судного Дня Последних Стариков — во время Хрона. И в паспорте у него, как у послехронных землян с презрением относящихся к безродным небёнам-марсианам, была сделана правка: сначала прописано отчество, затем имя матери, только после имя собственное и фамилия.
— И твою душу, да упокоит Господь, — явно двусмысленно, глядя мне в глаза, произнёс Комиссаров и подставил кружку под флягу. «Будет мстить. Но дурак, похоже. Рисуется, строит из себя мстителя, Что алкаш, то к бабке не ходи», заключил я.
Помянули и крестьян-отрадновцев.
Лейтенант назюзюкался так, что прапорщик под «миску» и в медчасть нёс его на руках.
После отбоя я — спокойно, теперь не таясь от Крашевского — опустил «челюсть» в котелок, завалился в гамак и уснул. Но ненадолго, разбудили удары в стену снаружи казармы. Оказалось, шалило разведотделение ефрейтора Селезня. Их, как прибыли в лагерь, разместили отдохнуть с дороги в медчасть, а ночью Комиссаров, объявив, что карантин закончен, направил в казарму. Сказал разведчикам, что клизмы им он весь вечер ставил по приказу ротного медика лейтенанта Крашевского, который сейчас спит в казарме, один в офицерском притворе. Селезень намёк понял, и все четверо по стене молотили дружно и вдохновенно. После этого случая, считал ефрейтор, я на его отделение «не зуб — весь бюгель заточил».
Я выскочил из гамака, оделся, обулся и тоже принялся молотить по стене. Гремело, пока разведчиков не остановил лейтенант с нашивками медицинской службы. Крашевский после дневной смены на охране матчасти весь вечер проспал в офицерском притворе, а после отбоя я его досыпать отправил на новое место постоя, куда он и направлялся со своим гамаком, прежде зайдя в гальюн. О прибытии отделения Селезня он не знал, и карантина никому не назначал.
Этой же ночью после построения роты «по тревоге» и раздачи нарядов вне очереди мне приснился сон — похороны прусских солдат и крестьян Отрадного. После снился каждую ночь, все шесть лет на острове. И всегда до мелочей одно и то же — будто ленту кино кто мне крутил.
Хоронил я один. Президент Пруссии, члены следственной комиссии адмиралы и генерал, капитан Кныш, его команда и моя рота наблюдали за всем, расположившись на крыше гондолы дирижабля «Распутин» под прикрытием зонтообразного корпуса. Снаряд ЧНП блуждал по воздуху между кладбищами через центр разрушенной и сожжённой деревни — без купола-ПпТ, который перед артатакой был прусаками деактивирован. В бою этот снаряд в виде развёрнутого «ковра» парил над местом скопления противника и выискивал солдат-роботов, а засекал кого, распадался на «платки» и «простыни», которые, пикировав тем на головы, пеленали по рукам и ногам. В трагический инцидент на острове с участием моей роты, спеленал отрадновских крестьян, которые и были «ковром» приняты за этих самых солдат-роботов, потому как дышали через респираторы и одеты были в одеяния с набивным цветастым рисунком — сошёл за камуфляж. Сейчас ни кому не угрожал, только мне одному.
Я разносил гробы и «мумии» (крестьян в «простынях» — гробов на всех погибших не хватило) по могилам. По паре трупов в саване или в цинковых ящиках на плечах таскал. Нести к крестьянскому кладбищу — под гору — ещё куда ни шло, а вот на воинское — в гору с гробами — требовало сноровки и стоило мне немалых усилий, даже будучи облачённым в экзоскелет. В комби-ком на тушканчиковом меху потом исходил: аккумуляторы системы охлаждения почему-то не подзаряжались, даже от быстрого бега.
Редко удавалось взглянуть на зрителей. Адмиралы и генерал наблюдали за мной в бинокли на козырьках фуражек, руки их были заняты бубнами. Мои марпехи прильнули к прицелам ракетниц, шмелетниц, огнебалист и «М-36», кнышевцы не отрывались от «колашниковых» без оптики. Слепой, Президент Пруссии сидел, высоко задрав голову с волосами чернее вороньего крыла, хотя я его помнил седым, как лунь. Он дул во флейту.
Управившись с гробами и мумиями, я волок к крестьянскому кладбищу труп кобылы — ползком, бюгелем закусив подкову на задней её ноге. И тут начинался обстрел «лазерной дробью». «Умки», артиллерийские установки шарового лазерного огня, стояли вдалеке на высокой сопке, одни сиротливо — без расчётов, стреляли сами. Как ни спешил, «лазерная дробь» всякий раз отсекала трупу голову по самый хомут. Откуда-то взявшиеся коты и кошки шли за мной строем шеренгой по четыре, им дробь, накрывавшая каждый квадратный дюйм земли, и мне трепавшая доспехи, нипочём. Коты время от времени покидали строй помочиться у юрт, и почему-то по-собачьи и точно так, как это проделывал мой дог Цезарь, который в стойке задирал не только заднюю, но и переднюю ногу.
Когда я спихивал кобылу и следом бросал её голову в братскую могилу, коты с кошками следом туда прыгали. «Ковёр» повисал надо мной и пускал «платки» с «простынями». Упелёнанный, я валился в яму на котов. И в этот самый момент осознавал, кого ещё я видел под дирижаблем. У гондолы стояли солдаты в обмундировании Красной Армии, при «мосинках», автоматах «ППШ» и поставленных на ножки перед строем противотанковых ружьях; по сторонам от строя сидели гурьбой крестьяне Отрадного — мужики и бабы. С лева — председатель колхоза «Отрадный», бинтовал голову моему ротному комиссару; справа — мои разведчики, у кобылы роды принимали. В центре же всей этой сцены,