— Резьба клинковая, — проговорил я пароль на доступ и распорядился: — Комлог, найди в записях фразу со словами: «И первым, кому не поздоровится».
Из аппарата прозвучало: «Придёт час, и мы восстанем, братья. И первым, кому не поздоровится, будет майор. — Я тут же потребовал назвать время записи: — Пять часов, сорок восемь минут, пятьдесят четыре секунды».
— Лейтенант и ефрейтор, вы не только в ужин, но и ранним утром до подъёма поёте на кладбище? Не слышал. Чья идея там петь? Пить!
Крашевский и Хлебонасущенский стояли, вытаращив глаза в потолок: они припоминали и начинали всё понимать. Прапорщик упредил.
— Разыграл я их. От скуки ж помереть можно. Не замечали, что комлога на мне нет, в кирзач за голенище засовывал, — смеялся на последних словах Лебедько и расталкивал локтями стоявших по бокам.
Я положил комлог на ящик, встал, одёрнул хэбэлёнку без погон и туже затянул на талии ремень.
— Балаян!
— Слушаю! — вскочил в притвор старшина роты.
— Доложи, чего хотели мужики.
— Да какие мужики. Очкарики. Представились докторами, кандидатами наук и полезли с дурацкими вопросами, не привезли ли мы случаем с Марса периодику последних лет из области кибернетики, квантовой механики и роботостроения. Я пошутил, сказав, что из области подрывного дела прихватили. Так заинтересовались. Предложили сменяться на жмых. Я не понял, попросил пояснить. Оказывается, — вы сейчас умрёте со смеху, — жмых, это отходы производства растительного масла из подсолнечных семечек. Каково?! Жмых их нам нужен! Остыли, когда сообщил, что записи у нас сделаны на комлоги военного образца. У них они — откуда. Стояли, ай-пады в руках вертели — задавались. Вот пацаны, те досаждают. Намедни Чона Ли отметелили, за ворванью в Мирное сходил — не, умереть не встать — камин в столовой топить. Ворвань, если не знаете, китовое сало.
— Строй роту.
— Слушаюсь. У Чона Ли на гимнастёрке — она с плеча лейтенанта Комисарова — погоны младшего офицерского состава. Звёздочек нацеплю.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться, — встрял Крашевский.
— Разрешаю.
— Можно лейтенанта Комиссарова куда-нибудь в другое место расположить? Как военный медик он потерял квалификацию. Из лагеря приволок засушенные корки, утверждает, что они не банановые, а с островной ягоды слуплены, и просит в пеналах процедурной хранить. Знахарством, похоже, занимается. Неопрятен, разит от него, один медхалат под ватником носит. Воняет весь камсой, ей-богу.
— Он офицер медслужбы, потому место ему в медчасти. Корки пусть хранит, где хочет, только не в процедурной. Погоны у Чона Ли, старшина, спороть и отдать каптенармусу, он звёзд нацепит… С этого дня норма расходования дезинфицирующего средства — одна клизма в сутки… На троих! Для вдохновения. За гальюном в ужин тяпните, и петь на плац.
— Клизма на троих? Да мне одному, что слону дробинка.
— За гальюном внутриочково примешь, — ранит, — предложил выход прапорщику лейтенант.
— Уксусу и перцу дам подмешать, — пообещал злорадно ефрейтор.
— Не слышу «есть»! — гаркнул я.
— Есть!!!
— Ефрейтор, если ещё когда на завтрак подашь филе белуги с компотом и мороженым на десерт, одного заставлю все съесть. Вообще тебе надо переучиваться готовить. Скоро забудешь консервированные кораллы цвета пищи — на натуральные продукты перейдём. Созреет пшеница, уберём, зерна намолотим, муки смелем — хлеба настоящего напечём. Не мы, правда, пахали, сеяли и пололи, но не пропадать же урожаю. Разживёмся снастями, настоящей, не из кораллов, рыбы поедим. Кстати, истопник Чон Ли в Мирное за ворванью ходит, почему бы ему не принести свежей рыбы, на жарёнку. Можем обменять на белугу в консервах, выгодно.
— Не дадут и не обменяют, — сокрушённо вздохнул повар, — ворвань китовую предложат, но есть её кто захочет. Сало. Жир.
— Ладно, на консервах с хлебом, урожай соберём, перезимуем. Колпак поварской не размазывай по башке, все равно ушей не скрыть.
Лебедько хмыкнул и пробурчал в нос: «Ага, перезимуем. Жмых с ворванью сниться будут».
— Разрешите идти, мне завтрак приготовить успеть надо.
— Что на завтрак?
— Эта… Белуга и компот. Но мороженого нет — кончилось.
— Иди, ефрейтор, с глаз долой.
— Провизию экономить надо бы.
— Старшина, это почему? Разве до лета не хватит?
— Капитан Кныш располовинил, втихую, это вместо того чтоб нас снабдить из запаса «Распутина». Правда, флотских макарон не пожалел. Перед самым вылетом и загрузкой в дирижабль поставил меня в известность, я посчитал с вами согласовано. Ну, НЗ ещё остался. Кругом поля с поспевающими овощами, протянем год.
— Ну, ну, — пробурчал прапорщик.
— Ладно, прорвёмся. Ефрейтор, если чешется, можешь на время скатать трико.
— Боюсь, поздно.
— Это почему же?
— Не чешется уже. Щетина в трико проросла. Докладывал старшине роты, что скатать надо бы, а он отказал. У плиты — специально на кухню приходил — ловил и заставлял раскатать.
— Немедленно скатать!
— Боль я вытерплю, но трико испорчу: с волосом в браслетах и ошейнике заклинит.
Я повернулся к Лебедько:
— Как быть, прапорщик?
— Выход один, прикладывать примочки из отвара тех корок, что у Комиссарова есть, волос и отомрёт.
— Яд?
— Ягода.
— И цветочки будут?
— И цветочки будут. А как же.
— У Чона Ли, надевал трико, я на теле такого меха, как у вас и старожилов, не заметил.
— Ему оскомина «ударяет» в ногти и в яйца.
— Как понимать?
— А так и понимать. Ногти на руках и ногах он подстригает каждый день до и после сна, мошонка у него, видели, в жбан не влезет. В яйце китайца по жбанку «белка». Я показал ему, как сдаиваться, так он такие глаза сделал. Тёмный народ.
— Ладно, прапорщик… Лейтенант Крашевский, вам задание: проследите, чтобы у пехотинцев подобных рецидивов не возникло. Вообще исключите из рациона эту ягоду. А ту, что Комиссаров принёс, заприте в процедурной и кода от замка ему не давайте. Отвар приготовить Хлебонасущенского лечить, сами лично отопрёте. Прапорщик Лебедько, после построения зайдёте ко мне с капитанскими погонами и предложением, на что мотыги выменивать будем. Надо, что полоть?
— Пшеницу.
— Пшеницу? Полоть?
— Ну да.