голландцев — адский коктейль! — мы с братом родились темноволосые, со смуглой кожей и синими глазами, а вот Вик унаследовала жгуче-темные глаза отца и переменчивый характер матери. Так что ей вполне по силам подцепить какого-нибудь идиота даже в четырнадцать, не озаботившись тем, во что это ей выльется.
Однако моей сестре повезло в другом — я знал, как отбить у нее охоту за нами таскаться, пока она не повзрослеет. Мне было плевать на всех остальных, но отнюдь не все равно, что происходит в моей семье и с моими близкими.
Закончить разговор с Алексом получается поздно вечером, когда я возвращаюсь с улицы и вхожу в нашу с братом спальню, включив у двери ночник и сбросив куртку на кресло. Наш дом достаточно просторный, в нем хватает спален, чтобы все трое детей Райтов могли расположиться в отдельных комнатах, но мы с братом всё еще продолжаем жить в одной, в которую нас когда-то принесли младенцами. Такое чувство, что это физическая необходимость — знать, что Алекс рядом. Смотреть на него, узнавая свои черты, и каждый раз убеждаться, что с ним все в порядке.
Постель брата разобрана, но я знаю, что он не спит. Ал в одних боксерах сидит на подоконнике, поставив на него одну ногу, опершись острыми лопатками об откос окна, и смотрит на меня.
Я прохожу мимо и начинаю раздеваться.
— Мотоциклист, который тебя привез — это ведь был Кристиан Палмер? — негромко спрашивает он. — Старший брат Лукаса?
Черт! Я предупреждал Криса, чтобы он вел себя тише, высаживая меня за двадцать метров от дома, но этот придурок любит выделываться, и наверняка до брата донесся звук рычащего двигателя «Сrambler», когда Крис сорвался с места и уехал.
— Да. И что?
— Я слышал, у него были проблемы с законом. Сколько ему? Девятнадцать?
— Слушай, Ал, какая разница? Я ему не мамочка, чтобы воспитывать.
Я снимаю кроссовки и расстегиваю ремень на джинсах. Сдергиваю их с себя, отвернувшись к шкафу. Я чертовски устал и не хочу выслушивать Алекса, мне хватило и нотации от родителей.
— От тебя несет сигаретами.
— Отвали! Ты тоже мне не мать!
Но от брата не так-то легко отделаться, и он спускает ноги, выпрямляясь на подоконнике.
— Картер, время — час ночи! Вы запросто могли нарваться на полицейских, и у отца были бы из-за тебя проблемы! Ты несовершеннолетний, и в это время должен находиться дома!
— Брось! — я вскидываю голову и оглядываюсь на Алекса. — Я не дурак, чтобы на таком попасться. У родителей никогда не будет из-за меня проблем, говорил ведь!
Мы ссоримся из-за моего позднего возвращения не первый раз, и Алекс недоверчиво фыркает:
— Я бы на месте отца не был в этом так уверен, зная, что тебе никто не указ.
Здесь он прав, и я невесело усмехаюсь, внезапно подумав о том, что моим родителям следовало вместо двоих зачать одного сына — получился бы отличный результат! А так ничего не поделаешь, придется их огорчать, чтобы отвоевать себе личную территорию и право самому распоряжаться своей жизнью. В конце концов, так и будет.
Я сдергиваю с себя футболку и признаюсь:
— Я наказан, Алекс. И теперь целую неделю только учусь, тренируюсь у Херли и сижу дома по вечерам. Так что спи давай — хватит проповедей! Я и без тебя устал, как черт! Не переживай, сегодня наш старик превзошел сам себя!
Услышав это, Алекс спрыгивает с подоконника и подходит ближе.
— Повернись, Картер, — неожиданно просит, и я напрягаю спину. Отвечаю резко:
— Отвали, сказал!
— А я сказал, повернись!
Я его жилистее и крепче, но он упрямее, и уже через секунду Алекс видит то, что мне хотелось от него скрыть — свежие кровоподтеки на ребрах и ключице. И смазанный след от кольца Рея Уолберга на подбородке, снявший кожу.
— Что… Что случилось?! Картер! — выдыхает Алекс и бледнеет так, словно он в один миг лишился возможности дышать. — Тебя избили?!
— Меня? — я не могу удержаться и смеюсь. Сначала тихо, а затем громче. Этот смех нервный и грубый, и почти сразу же обрывается. Отпихнув брата плечом, я сгребаю грязные вещи в охапку и шагаю к стене, где бросаю их в корзину. — Ложись спать, Ал, — прошу Алекса, доставая из шкафа полотенце, чтобы уйти в душ, — со мной все хорошо. Сегодня после тренировки подрался с Саймоном Адамсом, вот и все! Бывает.
Если бы он мне поверил, все было бы проще. Но он не верит.
— Не ври! В школе на твоем лице ничего не было, я бы заметил!
Я не хочу ему врать, я просто хочу, чтобы он не совал нос в те самые темные углы, о которых я предупреждал. Неужели не ясно?
— Не твое дело!
Алекс не умеет обижаться, мы с ним почти что одно целое, именно поэтому его горькое, но искреннее признание цепляет душу:
— Как бы я хотел знать, Картер, какую жизнь ты ведешь вечерами. И ради чего. Неужели вот эти следы на твоем теле и есть та самая свобода, о которой ты говорил? Вырванная кулаками?!
Я не выдерживаю и ударяю ладонью по стене, только в последний миг сдержавшись, чтобы не сжать пальцы.
Ну, почему мне так сложно с ним говорить? Именно ему все объяснить — почему?.. Каждая клетка моего тела противится тому, чтобы хоть перед кем-то держать ответ.
— Ради всего святого, Алекс! Я не собираюсь спорить и отвечать. Я не собираюсь — мать его! — ничего обсуждать! Я просто другой и устал это повторять! Мне это необходимо, ясно?! Так же остро, как тебе писать! Смирись уже, или я сам свалю отсюда нахрен!
Все, на сегодня я выдохся, и уже собираюсь пройти мимо брата в ванную комнату и как следует шарахнуть дверью, когда этот идиот делает то, что мы никогда не станем демонстрировать на людях.
Он преграждает мне путь и что есть силы обнимает за плечи, прижимая к себе. Выдыхает почти так же яростно, как я:
— Картер, как ты не поймешь? Я не хочу тебя однажды потерять!
Его тепло неожиданно обездвиживает, и я застываю, ощущая прохладную щеку брата на своей, которая все еще горит после драки с Уолбергом.
— Придурок… — шепчу, утратив голос. — Ал… отпусти, — прошу, но сам ничего не делаю, чтобы его оттолкнуть.
— Нет!
— Какой же ты дурак…
— Пообещай, Картер, что будешь дома! Всего неделю! Дай отцу почувствовать, что он важен для тебя! Пожалуйста!
Ответить получается не сразу, зато честно:
— А для кого, Ал, я играю в