этот чертов лакросс? Или думаешь, мне больше заняться нечем? Только ему не говори, старик у нас гордый.
— Не скажу!
Когда мы уже лежим в своих постелях, ночник погашен, а вечерний бриз с океана, залетая в открытую фрамугу окна, колышет жалюзи, Алекс внезапно мне признается:
— Знаешь, Картер, а ведь ты был прав сегодня.
— Когда это?
— На школьной парковке, когда сказал, что я размазня, потому что никак не решусь поцеловать Лену.
— Я не так сказал, не сочиняй.
— Но подумал. Не важно! Ты был прав. Я уже давно хотел это сделать, но не мог решиться.
— И?
— Думаю, что я люблю ее.
Ого! Неслабое признание. Оно сваливается на меня, как куль с мукой, и я присвистываю. Смотрю на брата, закидывая руки за голову:
— Охренеть! Да ты спятил, чувак!
Алекс в ответ молчит, и я даю ему шанс.
— А может, тебе только кажется?
— Нет, — он уверенно отвечает. — Давно уже. Я чувствую.
Мне смешно. Время сопливых Ромео кануло в лету еще с того момента, как Хью Хефнер распродал первый тираж «Плейбоя», обоих Кеннеди уличили в измене, а человечество догадалось снимать порно. Какая к чертям любовь?!
— Знаешь, — говорю, — когда Бриджит Доу в седьмом классе дала мне подержаться за ее грудь, я такое почувствовал… Пока два раза не спустил в туалете, не мог успокоиться!
Алекс со смехом стонет. Привстав на локте, с силой запускает в меня подушкой.
— О, Господи, Картер, заткнись! — просит. — Ну, почему ты хоть иногда не можешь быть серьезным!
Я могу, и еще как, но только не тогда, когда родной брат несет подобную чушь!
— Потому что от твоих признаний, Ал, меня сейчас стошнит! Ты еще не был ни с одной девчонкой, да что ты можешь знать о любви? — Это же так очевидно!
— А ты?
Алекс возвращает мне вопрос, а я ему — подушку. Приваливаюсь голой спиной к стене и предупреждаю, наставив палец:
— Вот даже не начинай забивать мне баки подобной хренью! И не подумаю отвечать!
Но Алекс не был бы сам собой, если бы тоже не сел в постели и не добавил упрямо:
— Но это правда! Это по-настоящему, понимаешь? Лена добрая, умная и очень красивая девушка! — Он на секунду пытается спрятать слова за смущенной заминкой, но желание сказать побеждает: — И она тоже меня любит.
Этот день просто достал отстойными сюрпризами, и я с сомнением фыркаю:
— Девчонка, как девчонка. Две руки, две ноги… задница! По идее, уже должна быть, правда, я не заметил.
— Картер, если ты не заткнешься, я обижусь! — сердито обещает Алекс, и я сдаюсь:
— Ладно, успокойся!
Я встаю с кровати, подхожу к окну и убираю жалюзи. Усевшись на подоконник так же, как еще недавно брат, достаю из тайника под ним пачку сигарет, зажигалку и закуриваю. Затягиваюсь, выпуская дым в открытую створку.
— Так я не понял, Алекс, — спрашиваю. — Ты ее все-таки поцеловал, своего Трескунка? Или снова мялся, как дурак?
— Нет, не мялся. Все получилось само собой. Картер?
— Что?
На улице темная ночь и лишь горит фонарь у дома Холтов. В окне девчонки на втором этаже тускло светится ночник, и я вдруг думаю, как долго в это окно смотрел Алекс, прежде чем я пришел.
— Мне кажется, я буду любить Лену всегда. Мне больше никто не нужен.
Это признание звучит негромко, и то ли ночь виновата и усталость, а то ли искренность в голосе брата, но я наконец понимаю, как именно звучит чувство, облаченное в звуки и рожденное сердцем. И больше не хочу смеяться. В этих звуках, повисших в комнате, я вдруг ощущаю себя незнакомцем, случайно оказавшемся в мире, о существовании которого даже не догадывался.
Слова иногда ничего не значат, распадаются фоновым крошевом в воздухе и уносятся с ветром, не оставив следа. А иногда их вес так ощутим, что собственная жизнь в сравнении кажется блеклой точкой, затерявшейся в наслоении шелухи. Сметя которую, ничего не останется.
Конечно, я говорю Алексу глупость — на другое я сейчас не способен. Только криво улыбнуться перекошенным ртом и сузить глаза от попавшего в них дыма:
— Ну, и как ты эту гребаную любовь чувствуешь, Ал? Каким местом? Хочется посмотреть, что у Трескунка под юбкой?
Он не обижается, хотя я этого жду. Мне этого хочется, и знать бы еще, почему! Но вместо обиды, Алекс поднимается с кровати, включает светильник и подходит к столу. Открыв верхний ящик, достает оттуда свой дневник и раскрывает его. Показывает мне.
Глава 6
И пока я ошарашенно на это смотрю, Алекс закрывает дневник и прячет назад в стол. Улыбается мне, смущенно зарыв пальцы в волосы — еще живой, настоящий, и счастливый. В эту глухую ночь в нашей спальне осветленный чувством, способным из любой щели прогнать темноту.
Пройдут годы, но я навсегда запомню его таким.
— И что ты теперь скажешь, брат? — спрашивает, всматриваясь в мои глаза, словно надеется увидеть в них понимание. Отражение переполняющих его эмоций и самого себя — для нас всегда это было важно. Но, к сожалению, я не могу ему этого дать.
Мне нечего сказать. Я качаю головой и сминаю сигарету прямо о подоконник.
— Господи, Ал, ну и дерьмо!
Картер
Год спустя
Старшая школа
Пятница. Сентябрь. Пять часов по полудню.
Я знаю это потому, что все время смотрю на часы, на которых бегут секунды, почесывая ногтем большого пальца сухие губы.
Солнце жарит так нещадно, что кажется пни каблуком иссушенный добела гравий, и он рассыплется в пыль.
В небе не видно птиц. Листва на вязах повисла ошметками, но в тени дырявого навеса старого склада за гаражом отца Лукаса, где мы собрались, дышать почти сносно, и ноздри напряженно втягивают жаркий ад дня.
— Как думаешь, Картер, у них получится? У Криса и парней? Все-таки этот жирдяй Хиггинс хитрая тварь. Крис уверен, что в прошлом он наверняка уже проворачивал подобное, иначе бы не действовал в городе так нагло. А ты как считаешь?
Глаза Лукаса лихорадочно блестят и пот, выступивший на висках, говорит куда красноречивее самого вопроса. Я поворачиваю голову и смотрю на друга.
— Получится, Палмер. Но я все равно считаю, что они идиоты.
— Почему? — возражает друг. — Разве он не заслужил, этот Хиггинс? Ты слышал, что мужика, который продал ему бар на Мелборн-Лейн два года назад, прошлой весной нашли мертвым в Рваной лощине у Кораллового холма?.. Так вот, по докам этот мужик сам согласился