Разговор идет по новому руслу. Рассказы о штрафах и задержаниях так и цепляются один за другим.
— А так им и надо, — сердито говорит хмурый пассажир. — Мне, знаете, их ничуть не жаль.
Пауза.
— Уф, пить что-то хочется, — говорит пассажир. — Позвольте у вас стаканчиком чаю попользоваться, — обращается он к тете Паше.
Та пододвигает к нему чайник и, перекинувшись взглядом с соседкой, нехотя предлагает пассажиру хлеб и помидор.
— Не откажусь, — весело похохатывает пассажир, — не откажусь. Помидоры я уважаю. Очень, знаете ли, полезный плод, — и он ловко берет самый крупный помидор, другой, третий. Хвалит помидоры и поругивает хлеб. Наевшись, пассажир лезет наверх и сладко засыпает.
Поздно вечером, когда все уснули, тетя Паша с двумя женщинами выходит на площадку, и они о чем-то долго шепчутся.
— Шпиен это, не иначе как шпиен.
Назавтра в двенадцать часов должна быть станция Луки. Замечательна она дешевым репчатым луком.
Тетя Паша рано утром, отобрав в мешок десятков пять яблок, опасливо поглядывая на подозрительного пассажира, на цыпочках идет из вагона.
— Ежели взять по гривеннику за яблоко, — шепчет она, — это десять целковых, вязок восемь, а то и десять куплю.
Поезд медленно подходит к Энску — это последняя крупная станция перед Луками.
Тетя Паша бежит к лоткам и становится в ряд с торговками.
— Вот яблок, кому яблок, — выкликает она.
— Продажей занялись, — раздается знакомый голос. Руки у тети Паши деревенеют. Перед ней знакомая щуплая фигура и кудлатая голова пассажира.
— А хорошие у вас яблоки, — говорит он и выбирает самое крупное.
— Что стоит?
— Двадцать копеек, — бормочет тетя Паша.
— А ведь недорого, — говорит пассажир и спокойно подносит яблоко ко рту. — Ну торгуйте, торгуйте, мешать не буду. Только осторожней, не попадитесь, — и он отходит прочь.
Тетя Паша бежит в вагон и опять трое стоят на площадке и шепчутся.
— Шпиен. Осторожней с ним быть надо. Улещивать надо, авось не стукнет.
В полдень тетя Паша, уловив время, когда пассажир куда-то вышел, собрала обедать. Но только что сели, как кудлатый заявился.
— С главным беседовал. Знакомым оказался. Ну, того-сего, чайку попили. Он, знаете, все интересуется кто и зачем едет. Очень любопытный мужчина, и вообще интересовался...
Пассажир сел около тети Паши.
— Ну как, яблочки продали? А я, знаете, вашим фруктом аппетит только себе раздразнил.
Тетя Паша, скрепя сердце, подносит пассажиру кусок сала.
— Кушайте.
— Не откажусь, не откажусь, — весело проговорил пассажир и, отрезав полкуска, с аппетитом зачавкал.
— Хорошее сало. И много везете?
— Какое там много.
— Так, для детишек? — подмигнул пассажир.
У тети Паши что-то оборвалось в животе, она побледнела, но, не подав вида, молча налила стакан чаю.
Вечером на площадке совещание.
— Донесет, вот те крест, донесет. Измает, объест, а под конец стукнет.
— Они, говорят, проценты получают, — приглушенно шепчет женщина помоложе. — Ведь ежели вешать начнут, так у нас, поди, пудов двадцать с лишним. И что делать будем?
— А то и будем. Видели, сегодня старичок сел. Вещичек-то у него чемоданчик да подушка. Вот мы его и попросим, дескать, пусть часть вещей на себя примет, а для вероятности корзинки две-три ему на полку поставим, — поучала тетя Паша.
— А ты, Груша, со своим соседом потолкуй. Свет-то не без добрых людей. Ежели с контролем пойдут — все в порядке.
Вернулись в вагон.
Путевой сторож Никита Сидорович Фукин ехал в отпуск к дочери. Было до нее пути шесть суток да обратно шесть, отпуску же полагалось четырнадцать суток, но он все же поехал и повез гостинец. Когда тетя Паша с товарками зашли в вагон, все уже спали, только Никита Сидорович тщетно пытался размочить в воде сухарь.
— Эк его засушили, — бормотал он.
— Может, дедушка, кипятку возьмешь, — политично начала тетя Паша, подсев к старику.
— Ежели есть, не откажусь. С утра чаю не видал. А с воды-то какой толк. Так, прохлада одна.
Тетя Паша быстро соорудила чай. Выбрала из корзины пять помятых слив и пригласила старика.
Никита Сидорович размяк и поздно ночью они вдвоем с тетей Пашей кряхтя перетащили две корзины и баул под лавку старика, а его чемоданчик заложили на самую верхнюю полку.
Наутро подозрительный пассажир, как и следовало ожидать, присоединился к тете Паше и начал разговор насчет чая, но она сухо отодвинула чайник и, ни слова не ответив, продолжала дуть в блюдце и аккуратно откусывать сахар.
Пассажир покружился, помычал что-то себе под нос и, взяв шапку, произнес как-то в сторону:
— К старшему пойду, поговорить надо.
Но слова его желаемого впечатления не произвели. Тетя Паша молчала и слышно было только, как похрустывал сахар да цокало блюдце. Пассажир бегло оглядел лавку. Багажа было мало.
— Рассовала уж, — злобно подумал он и, швырнув на полку кепку, полез спать.
В Горохов прибыли ночью.
За час до прибытия на площадке, как обычно, держали совет.
— Вылезать надо осторожно, — говорила тетя Паша. — С проводником я сговорилась, он нам эту дверь откроет. Выходим, значит, трое. Я у вещей стоять буду, а вы таскать. Поезд-то только три минуты стоит.
Пока шло это совещание, подозрительный пассажир подлез под лавку спавшего Никиты Сидоровича, вытащил оттуда объемистый чемодан тети Паши, положил его наверх, и вместо него подсунул под лавку затрепанный чемоданишко старика. Когда он вынимал чемодан, то из-под плохо закрытой крышки выпала маленькая записная книжка в коричневой обложке с золотым тиснением. Пассажир торопливо сунул ее в карман пиджака.
В вагоне спали.
Прибыли в Горохов. Тетя Паша стояла на перроне и распоряжалась:
— Одно, два, шесть, восемь, десять, двадцать, — считала она узлы и чемоданы.
— Кажись, все, — охнула женщина помоложе, опуская на асфальт узел и баул.
Поезд дал два звонка.
— Ах ты, батюшки, а у старика-то под лавкой, — заахала тетя Паша.
— Сейчас, — откликнулась та, что помоложе и щукой нырнула в вагон.
Через минуту она показалась в дверях. Поезд уже тронулся и медленно шел, набирая ход.
За нее цеплялся Никита Сидорович.
— Машину украли, — кричал он, — машину.
— Отстань, старый хрыч, — кричала женщина, отталкивая старика. — Свое берем, — и она легко спрыгнула на перрон.
— Взяла, — торжествующе проговорила она, ставя вещи около тети Паши.
— А чемодан где?
— Вот он.
— Дура ты полосатая, — завизжала тетя Паша, — смотрела-то ты чем, глаза-то у тебя где были. Вместо чемодана с костюмами да с отборными грушами чужое дерьмо притащила. Ах ты господи, господи, мать владычица, и попутала меня нелегкая связаться с этими дурами, — причитала она. — Тыща рублей из кармана вон. — Около лежал обтрепанный стандартный чемоданчик. Под ручкой тускло поблескивала металлическая пластинка с буквами СВД.
— Обокрали, — кричал Никита Сидорович, — дотла обокрали, до ниточки. Машину украли и часы.
— Какую машину? — спросил кудлатый пассажир.
— Такую со стеклышками. Гостинец вез. Зять-то у меня механик.
— А ты, дед, не огорчайся. Конечно, часы жаль, а ведь только она нечаянно. Видишь, вместо своего твой взяла. Вроде как бы обменялись.
Никита Сидорович бессмысленно пучил глаза и непонимающе глядел на пассажира.
В вагоне спали.
Пассажир ловко влез наверх, покрякивая снял тяжелый чемодан.
— Это, брат, лучше твоего гостинца будет, — бормотал он, умело открывая крышку.
Наверху лежала пара новых с иголочки костюмов, а под ними плотно в ряд были уложены отборные груши.
— Так-то, дед, один тебе, другой мне, вроде как бы за услугу. А теперь полакомимся, — и он протянул старику грушу.
Никита Сидорович успокоился.
— Действительно, — пробормотал он, надкусывая грушу и поглаживая костюм, — это гостинец.
Поезд шел, напевая свою однотонную песню, мимо неслись телеграфные столбы. Гудели провода. Быть может, по ним опять проносилось имя Драницина.
Где-то люди ломали головы, отыскивая малейший след, а старик сторож, ставший на время обладателем ценнейшего изобретения, радовался, что случай дал ему взамен костюм и сотню груш.
Спекулянтка охала и с ненавистью смотрела на небольшой чемодан, за который любое правительство дало бы сотни тысяч рублей.
История с изобретением инженера Драницина вступила в новую фазу.
Глава II
О ГОРОДЕ ГОРОХОВЕ И ПОСЛЕДУЮЩИХ СОБЫТИЯХ
О таких городах обычно говорят:
— Патриархальный городок, знаете. Много еще в нем старого осталось.
И действительно. Если выйдете вы в летний день с вокзала и поглядите на широкие улицы с маленькими домиками, на тротуары досчатые, на скамейки у ворот — невольно скажете: «Эх, провинция, провинция-матушка». И захочется вам зевнуть сладко-сладко.