за окном и, рассеянно почесывая плечо, идет к холодильнику. Обычно папа выходит на работу очень рано, но по пятницам может позволить себе спать подольше.
Я улыбаюсь, задирая подбородок повыше, это мой личный прием. Всегда помогает мне переключиться и стать той самой веселой Гелей, которую все любят.
Говорю:
— Просто задумалась. Как ты?
— Лучше лучших, — выдает он свою стандартную присказку и достает из холодильника яйца и сыр.
— Хочешь, приготовлю тебе завтрак?
— Да нет, Гель, собирайся в школу лучше, у меня предостаточно времени.
Я снова склоняюсь к тарелке и подцепляю вилкой кусочек помидора. Позволяю улыбке плавно сползти куда-то под стол. Конечно, глупо так себя вести. Нужно как-то взбодриться.
— Пап, я сегодня съезжу к Стефане, — говорю внезапно даже для самой себя.
Папа оборачивается и чуть морщит нос. Я это движение знаю, я сама так делаю. Но он быстро справляется с собой:
— Хорошо. Только скажи ей, чтоб вина тебе не наливала!
На этот раз смеюсь вполне искренне:
— Ты же знаешь, она найдет, как обойти твои запреты. Разберемся. Не переживай.
— Я и не переживаю, — он разбивает яйца в сковородку и выразительно хмыкает, — ты же к бабушке едешь, не в притон.
— В бабушкин притон.
— Геля, не дразни меня.
Я снова смеюсь. Папа не сильно любит Стефаню. Точнее, не так. Он как будто ее не понимает и боится ее эпатажной индивидуальности. И будто бы вечно чувствует перед ней свою вину, поэтому избегает общения. По папиной линии у нас никого уже не осталось, а по маминой только бабушка Стефания. Только не говорите ей, что иногда я зову ее бабушкой, она страшно оскорбится!
— Энж! — начинает кричать Бо еще из коридора и, когда поворачиваюсь на звук, я вижу его хитрющую физиономию.
С преувеличенно тяжелым вздохом я говорю:
— Что, пришел меня поторопить?
— Нет, что ты! У нас куча времени. О, кстати, сегодня Громов в школу придет, представляете?
С трудом сдерживаюсь от того, чтобы сделать стойку, настроив нос по ветру. Но полный надежды взгляд на брата вскидываю, это сильнее меня.
Папа вздыхает:
— Да, парню не позавидуешь.
— Почему? — спрашиваю и, не выдержав, добавляю второй раз, — Почему?
— Не вовремя его подсекли, вот почему. В другой раз отсиделся бы спокойно, пролечился. А тут этот матч дурацкий, да и Ванька узнал, что скаут будет. Не зря говорят, меньше знаешь, крепче спишь!
Я замираю, вцепившись в вилку. Каждая моя клеточка слушает, боясь упустить хоть один звук.
Спрашиваю:
— А кого смотреть будут?
— Ну как кого… — тут папа разворачивается с тарелкой в руках и строго смотрит на меня, — Геля, опять выведываешь? Еще не хватало, чтоб ты Ваньке рассказала!
— Мы с ним не общаемся, — буркаю я и понимаю, что тема на данный момент закрыта.
Потом торопливо подхватываю свою тарелку с почти нетронутым омлетом, ставлю около раковины и говорю:
— Кажется, там погода сменилась, пойду переоденусь.
— Ага, — веселится Бо мне вслед, — сменилась, как же!
Но мне уже плевать. Я несусь к шкафу и знаю, что надену. Черный комбинезон, который я заказывала через интернет, пришел гораздо меньшего размера, чем я рассчитывала. Короче говоря, сидит на мне почти в обтяг. Мне в таком довольно некомфортно, потому и не надела ни разу, а вот Бо даже присвистнул, когда меня в нем увидел. Сказал, что это лучшая шмотка в моем гардеробе. Я тогда недоверчиво хмыкнула и швырнула в брата карандаш, но к его мнению прислушалась и оставила до лучших времен. Будем считать, они настали.
Я одеваюсь и застегиваю молнию до горла. В зеркало стараюсь не смотреть, а то передумаю. Но быстро клею около глаз по две стразы. Яркий макияж я люблю, этого у меня не отнять.
И, состроив максимально независимое выражение лица, выхожу в коридор с рюкзаком.
— Бо, я готова! Выходим?
— Неплохо погода сменилась, — выдает он ошарашено.
Я игнорирую и обуваюсь. Повышая голос, говорю:
— Пока, пап!
— Стефане привет, — нехотя и с набитым ртом отвечает он. Что ж, и это не самый плохой результат.
— Богдан, ты ужас, как долго собираешься, я заколебалась тебя ждать!
Брат подходит и едва слышно ворчит, пока обувается и старательно протирает свои кеды тряпочкой:
— Заколебалась она ждать. В этой квартире ты никого не обманешь, Энж.
— Знаешь, что удивительно? — я скептически кривлю губы. — Ты устраиваешь такой бардак вокруг себя, а обувь просто вылизываешь.
— Все просто. Мой бардак — только для тебя, сестренка! — он щелкает меня по носу и протискивается мимо.
— Не ругайтесь! — кричит папа, но к концу фразы я уже захлопываю дверь квартиры.
Мы и не ругаемся. Мы так любим друг друга. Нас другому никто не учил, пришлось разбираться самим.
По пути в школу и пристраиваюсь к шагу Бо и сначала долго и сосредоточенно смотрю себе под ноги. А потом спрашиваю:
— Как думаешь, если бы мама была с нами, мы бы меньше спорили?
В ответ брат красноречиво округляет глаза и позволяет бровям подняться максимально высоко. Я часто задаю подобные вопросы, но сейчас почему-то застаю его врасплох, даже с шага сбивается.
Но все-таки мне отвечает:
— Мы не спорим, Энж, ты сама знаешь. И папа знает. Если… — он отводит глаза в сторону, но потом возвращается взглядом ко мне и твердо заканчивает, — если бы мама была с нами, она бы тоже это знала.
Я киваю и тихо проговариваю:
— Но ее нет.
— Но ее нет, — повторяет за мной Бо, но уже гораздо жестче. Будто хочет, чтобы я это поняла наконец.
Отворачиваюсь, чтобы он не увидел мои глаза. Взбиваю на затылке волосы, которые сегодня уложила недостаточно тщательно и теперь, конечно, жалею об этом. Надеюсь, этот неудобный комбинезон все компенсирует. Оттягиваю штанины вниз, и еще сильнее расстраиваюсь. Надо было идти в чем-то более привычном.
Тогда Богдан берет меня за локоть, заставляя остановиться, и крепко обнимает. Когда мое тело едва заметно расслабляется, принимая этот утешительный жест, он тихо говорит:
— Ее нет. Зато мы есть. Богдан и Ангелина.
Он больше ничего не говорит, но мне все и так понятно. Папа чувствует свою вину перед бабушкой Стефой, но по факту, если кто и виноват, то это мы с Бо. Потому что она умерла в тот момент, когда давала нам жизнь.
И даже имена нам давал уже папа. Он никогда не был особенно религиозным, но в тот момент, когда ему сказали, что мы с братом все-таки выживем, он решил, что у него Богом данный сын и дочка Ангел.
— Слишком большая ответственность, — говорю я так тихо,