были потрогать пальцем. Она вызывающе смотрела на Мишку.
— А ну-ка, дружок, смени товарища!
Это была явная провокация. Мишка не собирался плясать. Лидия стояла и ждала. Гармонист с особым чувством ударил по ладам. Все набирал и набирал скорость и вдруг, оборвав на мгновенье, повернулся лицом к Мишке и начал сначала.
Мишка еще сидел, но уже по плечам видно было — не усидит. Лидия подбоченилась. И Мишка в самом деле не выдержал, неуклюже и мягко прыгнул на середину пола. Прошелся, притопывая подошвой, и вызывающе повернулся к партнерше. Началось состязание в новых номерах, коленах, в чистоте исполнения. С затаенным вниманием все ждали развязки. Лидия вдруг крикнула и пошла в такую присядку, какой никто из присутствующих не ожидал никогда от «женотделки», как ее называли в поселке. Рука держала юбку, чтобы не показать белье, но это не мешало ему сверкать и метаться белыми огоньками. Она шла на Мишку, подвигаясь по вершочку, несмотря на частый бег мелькающих ног. Мишка отступал гигантским шагом. Контраст мельчайшей присядки с крупным размашистым плясом был тонко рассчитан. Плясунья взвилась вверх, волчком дошла до своего места и села как ни в чем не бывало. Не успели зрители опомниться от восторга — Мишка грохнулся навзничь на пол и оборвал крики одобрения. И как это случилось — никто не понял, — он уже стоял перед своей дамой и потешно раскланивался.
Плясунов тащили к столу, подносили чарки со спиртом, держали перед ними круги с закусками. Лидия взяла бутылочный отрез в руки, но, взглянув на Мишку, поставила обратно.
— Нет, не могу.
— Ты хоть пригуби, — просили ее.
Ни плясун, ни плясунья так и не прикоснулись к бокалам, как ни бились восхищенные старатели. Довольный необыкновенным гуляньем у него в бараке, староста подсел к Мишке и положил руку на плечо.
— Вот ты строишь нардом, а пойдет туда старатель, как думаешь? Человек после забоя хочет разогнуться, а будет у вас весело, как у нас?
— Почему же не будет? — говорил Мишка, вытирая лицо полотенцем, которое подала мамка. — Почему же нет? Оркестр будет. Такого трепака дернет — тачки пойдут вприсядку.
Староста недоверчиво глядел на него.
— И можно? По-простому плясать и песни наши петь приискательские?
Широкогрудый староста, видимо, никогда не был ни в клубе, ни в кино.
— А насчет этого как? — стукнул он ногтем по стакану. — Без этого ноги не пойдут. Мишка почесал затылок.
— Немножко можно, думаю, но надо так, чтобы ноги сами плясали от веселья. Мы вот сейчас плясали без спирта. Значит, в нас есть динамит сам по себе.
Их провожали с искренней благодарностью. Сам староста подал Мишке шапку и по старинному приискательскому обычаю кинул на пол до порога, за неимением подходящей «дороги», первое попавшееся под руки полотенце.
— Заходите! — кричали им вслед.
На улице уже вечерело. Мишка долго шел молча, наполненный неожиданными впечатлениями, и вдруг обнял Лидию.
— Честное слово, в тебя можно влюбиться.
— Я тебе влюблюсь, — погрозила Лидия кулаком к самому его носу. И серьезно добавила: — Не надо, Миша.
— Ты так думаешь, а я думаю иначе, — Мишка переменил тон. — Не бойся, не скоро женихом буду. Ты знаешь, какое мы сейчас дело сделали? Теперь заходи в любую минуту к ним в барак и будешь как дома. Они ведь думают, что коммунист не человек, а оказывается — люди как люди, и плясать могут не хуже их и поговорить не глупее. Так и надо к ним подходить. Не воевать с ними, а влезать к ним в душу, понять ее и потихоньку лечить хорошими лекарствами. Поля верно подошла. Даю тебе слово: эта артель, самая аховская на разрезе, будет у меня в кармане к осени. Вот увидишь!
16
Неделю назад ездили на санях, на нартах до самого Нагорного за Яблоновым хребтом, и вдруг полилось, хлынуло. Солнце с каждым днем забиралось все выше в синее небо и буквально стирало последние снега с сопок, как тряпкой мучную пыль.
С каждым днем каменный шум, напоминающий прибой, крепчал над долиной. И только ночами, утомленный, падал на коричневые отвалы, на кровли бараков и землянок. Каменный грохот помп и скрежет тачек в эту весну дружно покрывали удары топоров по дереву и шипенье пил, распускающих бревна на тесины и доски.
Мишка вскакивал утрами, как встрепанный, освежал наспех лицо вешней водой и бежал, озираясь на заводные фигуры пильщиков на фоне розовеющего неба, в свой нардом. Казалось — не успеет, прозевает, перехватят лучших плотников и пильщиков казенные подрядчики и техники. Был уже такой случай, прохлопал плотника, второго после Василия Тимофеевича, — переманили молодцы из Алданзолото.
И как скоро уходит весна! Сопки потеряли свежие и сочные краски; только ранними утрами красились их вершины и рдели над ними края выглянувших облаков, но сейчас же серая пыль покрывала пейзаж, как картину без стекла. На долину стекало жидкое марево и плескалось до ночи. Сухое горячее лето нагрянуло внезапно, как лесное пожарите. Прииск напоминал огромный горн, где труд плавится в желтый металл.
Ни развернутое строительство, ни широкие сезонные добычные работы не вмещали пришельцев с юга. Золотоискатели-профессионалы уходили хищничать в тайгу, а новички хватали всякую работу. У Мишки на стройке ворошилась муравьиная куча. Нардом вырос и накрылся крышей, точно надел картуз. Уже настилались полы из лафетника. Под навесами свистели фуганки; длинные шелковые стружки обвивали руки столяров, как браслеты. Василий Тимофеевич не успевал распоряжаться десятками плотников и столяров. Землекопы расстилали землю вокруг нардома, равняли площадку, вели сточные канавы, каменщики обкладывали фундамент, печники последний раз просматривали затирку и уже разводили драгоценный мел для побелки печных зеркал. С фасада мастера набивали затейливые кружевные карнизы и наличники, украшали здание. Внутри в пустоте бухали молотки. По будущей сцене ходили плотники в фартуках, словно артисты, хорошо знающие свои выходы, мастерили полы, влаживали люки, городили закулисные каморки и спускали лесенки. Чувствовался близкий конец.
И точно для украшения этого первого на Алдане просторного, высокого и стройного здания с каждым днем все гуще разливалась зелень на огородиках возле бараков. Китайская капуста пышными ковриками разбросалась у подножья хребтов. Каждый клок земли, защищенный от ядовитых утренников, засеян и засажен полезными растениями. Предприимчивый амурец, пришедший на Алдан с мешочками семян, обложился парниками еще с весны и теперь по утрам, словно волшебник, сверкал молниями солнечного света, отраженного от стекол самодельных рам. От его землянки несли в сумочках и за зеленые хвосты редис и лук. Десятирублевые, огурцы, как драгоценность и признак богатства, появлялись за столами в бараках. Франты