середине сентября 1940 г. им было принято решение «не предоставлять России больше ни одной европейской области» [7, c. 222]). В беседе с маршалом Маннергеймом 24 июня 1942 г. фюрер так прокомментировал полученный от Молотова перечень требований: «Претензии, этим человеком предъявленные, означали весьма очевидным образом желание полного доминирования над Европой». «Эти переговоры были чистой воды вымогательством, – жаловался фюрер Маннергейму. – Это было вымогательством: русские знали, что мы не в состоянии защищаться, покуда были связаны на Западе, и они постоянно шантажировали нас» [122]. Даже спустя полтора года Гитлер помнил, как Молотов с беспощадной настойчивостью стенобитного орудия выбивал из него согласие на советские территориально-политические заявки. «От этих бесед с Молотовым, – вспоминал Риббентроп, – у Гитлера окончательно сложилось впечатление о серьезном русском стремлении на Запад» [12, с. 177]. «…Я его допек», – вспоминал бывший нарком [18, c. 31].
Примечательно, однако, что сталинский посланник выступил в роли настойчивого просителя, но никак не наглого шантажиста. Он так и не выложил на стол переговоров имевшиеся у него козыри, потому что их предъявление Берлину стало бы фактическим предъявлением ультиматума, по мнению Сталина сильно преждевременным. Гитлер еще был нужен ему для сокрушения английского империализма.
Должно быть, в Москве полагали, что Гитлер «услышит» эти не озвученные угрозы и будет учитывать их в своем отношении к советским требованиям; так что из двух переговорных дней полтора дня Молотов пребывал в заблуждении, что «все идет по плану». В своем первом отчете Сталину он сообщал: «Наше предварительное обсуждение в Москве правильно осветило вопросы, с которыми я здесь столкнулся […] Большой интерес Гитлера к тому, чтобы договориться и укрепить дружбу с СССР о сферах влияния, налицо». Даже 13 ноября, в последний день переговоров, он продолжал пребывать в этой уверенности: «Принимают меня хорошо, и видно, что хотят укрепления отношений с СССР [90, c. 50–51,62]. Хотят-то, хотят, но весь вопрос в цене.
У Гитлера был прекрасный политический слух; он, однако, решился рискнуть и действовал так, как если бы со стороны СССР ему ничто не угрожало. Для Москвы, так и не раскусившей авантюрный характер политики фюрера, это стало полной неожиданностью. Неверным оказался и расчет Кремля на уступчивость Гитлера, построенный на предположении об абсолютной ценности для Германии советской гарантии безопасности ее тыла до момента окончательного разгрома Великобритании, т. е. до «греческих календ». В результате берлинская миссия Молотова была полностью провалена, и наркома отправили назад в Москву без подарков.
Назвать переговорами то, что происходило в Берлине, невозможно. Скорее это были двигавшиеся по замкнутому кругу прения, в ходе которых стороны не слышали друг друга, не предлагали никаких компромиссных решений и, в итоге, не продвинулись ни на шаг вперед.
Финляндия
По версии Молотова, «финляндский вопрос» оставался единственным не выполненным пунктом августовских договоренностей 1939 г., и Советский Союз хотел бы его решить окончательно в результате новой войны с Хельсинки. Мнение Берлина запрашивалось в силу обязательства сторон по договору о ненападении консультироваться друг с другом по вопросам, представляющим взаимный интерес, а также ввиду пребывания транзитных германских войск на территории Финляндии. Последнее Молотов назвал нарушением августовских договоренностей о разделе сфер влияния и потребовал их вывода.
В ответ Гитлер указал, что Советскому Союзу предоставлялась возможность решить по собственному усмотрению «финляндский вопрос»; это стоило Берлину значительных морально – политических издержек и нарушило поставки из Финляндии стратегически важного сырья. В случае новой войны Германии придется повторно нести все указанные убытки. Эта война, предостерег он, может отяготить германо – советские отношения последствиями, предвидеть которые невозможно. Судя по имеющимся записям беседы, заявление фюрера прозвучало, как угроза, и именно так было воспринято Молотовым.
В данном случае Гитлер не блефовал: еще в середине августа 1940 г. он распорядился подготовить операцию под кодовым названием «Ренитьер» по оккупации района петсамских рудников в случае нового советского вторжения в Финляндию. В политическом плане ее осуществление означало бы отказ Берлина соблюдать договоренности 1939 г., а в военном – могло привести к вооруженному столкновению с СССР.
Гитлер также назвал вероятным вмешательство в повторный советско – финский конфликт Швеции, Англии и США, что могло привести к расширению зоны боевых действий и полностью заблокировать поставки скандинавского сырья в Германию. Молотов усомнился в вероятности такого вмешательства, но Гитлер не стал его слушать. Пребывание незначительного контингента германских войск на территории Финляндии фюрер назвал временной мерой и предложил не придавать этому большого значения. Принадлежность Финляндии к сфере советских интересов на словах не оспаривалась, на деле же постепенно превращалась в фикцию.
Румыния
«Румынский вопрос» возник в советско-германских отношениях 30 августа 1940 г., в день принятия решения Второго Венского арбитража, и сразу приобрел исключительно острый характер из-за гарантии безопасности, данной тогда же Берлином (и Римом) Бухаресту. Эта гарантия защищала Румынию от советских притязаний на Южную Буковину и вообще от диктата Москвы при решении всех иных вопросов – от режима судоходства в дельте Дуная до так и не предъявленного, но бывшего весьма вероятным требования свободы военного транзита в Болгарию. Отсюда болезненность советской реакции. Предпринятые в сентябре – октябре попытки урегулировать противоречия в обычном дипломатическом порядке успеха не имели, однако сталинская директива требовала вернуться к обсуждению вопроса. Имея это в виду, Молотов без обиняков назвал германо – итальянскую гарантию Румынии направленной против интересов СССР и потребовал ее отмены.
Странно, что в Кремле не понимали бесперспективность подобной постановки вопроса, тем более что с гарантией напрямую было связано пребывание значительного контингента германских войск в Румынии. Соответственно, Гитлер ответил, что на определенное время такая гарантия необходима и потому ее отмена невозможна. «Фюрер хочет спокойствия на Балканах также из-за нефти, – читаем в дневнике Геббельса. – За это мы и Италия гарантируем их (румын. – Ред.) также и от русских. Тут Москва быстро лишится аппетита! С нами она связываться не захочет» [7, c. 221.]. В своем выступлении на собрании гаулейтеров 12 декабря Гитлер был предельно категоричен: «Туда (в Румынию. – Ред.) мы никого не пустим» [7, c.229].
Турция и Проливы
Само по себе заявленное Молотовым требование учета особых интересов СССР в районе Проливов не вызвало у Гитлера никаких видимых возражений и признавалось им справедливым. При этом он неоднократно утверждал об отсутствии у Германии заинтересованности в этом районе, что после военно-политического подчинения Румынии и организации транспортировки румынской нефти транзитом через советскую территорию походило на правду.
Противоречия возникали при выборе метода обеспечения интересов СССР. Берлин предлагал путь соответствующего пересмотра конвенции Монтрё. Молотов же требовал безопасности «не на бумаге», а «на деле», т. е. в виде баз сухопутных и военно-морских