душу другого. Стало холодно.
Внезапно что-то вспрыгнуло на покрывало. Мы испуганно вздрогнули, но это был кот. Он спокойно прошелся наискосок по нашим телам, оставляя на коже легкие следы коготков, и оглядел нас с таким вниманием, точно намеревался все запомнить и тут же позвать людей.
Мое напряжение ослабло, и я вновь обрела способность улыбаться. Но его настроение было безнадежно испорчено. Как всякий мужчина, он хотел нравиться любой ценой, и это смешное, дурацкое желание вызывать восхищение ему доставалось нелегко. Он замкнулся в молчании, холодный и безучастный, точно мы не лежали рядом, точно между нами нет никакой чудесной близости, а просто так оказались случайно вместе, благодаря какой-то загадочной служебной обязанности.
— Мне пора, — бросил он сухо и не глядя на меня.
— Подожди немного, — попросила я. — Только ничего не говори. Ладно?
Вокруг дома носился ветер, носились легкие собачьи лапы.
— Наверно, идет снег.
— Хм, — отозвался он.
И тут мне пришла в голову мысль, что в душе за этот мучительный вечер он невольно будет винить только меня.
— Не глупи, — проговорила я нежно.
Теперь я не испытывала никакого смущения, мне хотелось утешать и ублажать его, но мой друг, мягкое и легко уязвимое создание, вновь спрятался в свою раковину, предавая себя горькому самобичеванию. А на меня вновь смотрела маска — равнодушное лицо молодого человека, которому ничто не может причинить боль. Ценой каких страданий даются нам эти позы!
«Не буду его просить», — нашептывал мне самый дурацкий из всех моих внутренних голосов. И я проговорила почти весело:
— Ну, не буду тебя задерживать. Все равно у меня тут пропасть дел. А завтра мне рано вставать на работу, — и я для большей убедительности зевнула.
Потом мы вышли с ним на крыльцо, и я зажгла под крышей лампочку, которая осветила половину сада. Так мы стояли друг возле друга на серебристом острове, снег падал большими мохнатыми хлопьями. Прибежал пес, заскулил и стал прыгать нам на грудь, а за серебристым островом жалобно стонали лес и мгла. Это было удивительно красиво. Мы стояли минуту неподвижно, и хлопья снега запорошили нам волосы, плечи, прикасаясь ледяными перышками к нашим губам. У нас была последняя возможность…
— Вили, — позвала я тихо.
— Ну, пока, выспись хорошенько! — только и было ответом.
— Пока. И ты тоже.
Он ринулся вниз по ветхим ступенькам. Собака бросилась за ним, прощаясь, точно с закадычным другом. Хлопнула калитка. Я постояла еще минуту на серебристом острове в клубах снега. Потом тщательно заперла дверь и погасила лампочку под крышей. Ветер еще тоскливее завыл в темноте.
Подложив дров в плиту, я опустилась на стул. Кот замяукал — я заняла его место.
— Брысь отсюда, противная тварь, — прогнала я кота и стала следить, как огонь медленно, почти незаметно охватывает кусок угля. Как он пожирает его, и вот уже твердый камень в мгновение ока вспыхнул и, обнажив свое нутро, раскололся на красные искорки. У меня пропало всякое желание заниматься уборкой. Я выпила молока и с привкусом горечи во рту легла спать.
Я долго ворочалась с боку на бок, и мне вдруг стало страшно. Мне чудились дубы за домом, голоса, приглушенные мягким снегом. На чердаке что-то скрипнуло, дом наполнился звуками, движением, шагами. Я съежилась, затаив дыхание. А если нагрянут воры — ведь мне неоткуда ждать помощи. И я на мгновение почувствовала тоску по комнате, наполненной дыханием сестер. Только на мгновение, потому что сразу вспомнила утреннюю суматоху и непременное мамино: «Вставайте, хватит валяться», вспомнила свое бегство в страну грез, обветшалую от частого повторения мечту о сегодняшнем дне. Собственно, очень многое из моих планов не исполнилось. Во всяком случае, в моих мечтах явно отсутствовал противный таксист. И лед на дороге, на лесной тропинке, и то, как я упала — до сих пор болит спина! И слова Вили: «Не сердись!» «Вили!» — от этого до сих пор тоже болит в сердце. Я вновь увидела пышный, плывущий мне навстречу по снегу хвост кота, кривой зуб мальчишки с санками. Если сложить все это вместе, то, пожалуй, выдался не самый худой день. Если сложить все вместе, то получился в общем-то очень приличный день.
По комнате скользили желтые глазищи, мохнатый кот вскочил мне на грудь и громко замяукал.
— Ты что, приятель? Собираешься спать с девушкой? Она разве твоя? А ну, марш ловить мышей! Иначе вышвырну тебя на мороз, так и знай! — бранила я его, поглаживая мохнатую голову. Потом прижала ее крепко к себе, я потоки непрошеных слез хлынули из моих глаз на подушку.
— Ах ты, мой хороший! — зашептала я коту. — Кот-котище, напустишь ты мне полную постель блох. Теперь мы здесь с тобой два хозяина: ты меня будешь караулить, а я тебе буду приносить молоко, колбасу, ходить на работу, а потом учиться, читать, варить обед, рисовать, я и тебя нарисую, и заживем мы с тобой на славу.
Кот позволил себя гладить по шерсти, живой и теплый комочек, и внутри у него точно жужжало динамо.
— Мы будем с тобой большими друзьями. Никогда не станем ссориться, и я на тебя не буду кричать, и ты не будешь зря попрекать меня, мы отправимся с тобой в лес, а в день твоего рождения я куплю тебе большую белую мышь.
Он разрешил себя держать, обращаться к нему, и я совсем забыла в эту минуту, что его душа — это независимая душа мужчины. За окном потрескивал мороз и дубы о чем-то грустно вздыхали, но мой страх совсем исчез. Со мной кот, а за деревянной стеной, побрехивая, бегает пес. Его ворчание разносилось над сугробами, предупреждая всех, у кого дурные намерения, что нас тут много и мы так просто не сдадимся. Я посмотрела в синюю темень, где порхали белоснежные птицы.
— Пусть тебе приснится чудесный сон, — пожелала я сама себе, — потому что то, что приснится на новом месте, обязательно сбудется!
За окном густо падал пушистый снег.
Перевод Л. Голембы.
Юрай Шпитцер
СОЛНЕЧНЫЙ МАЛЬЧИК
Среди картин, которые Петер Гал хотел представить на выставку, была картина «Солнечный мальчик». В годы войны он рисовал небольшие пейзажи, навевавшие грусть. Природа в них, казалось, была покрыта серой мглой, как и вся жизнь этого края; краски растекались и перемешивались, очертания предметов были нечеткими, расплывчатыми. Мир в этих картинах представлялся мрачным, нереальным, безрадостным. Только «Солнечного мальчика» нарисовал Гал по-другому.
Тогда Петер Гал был начинающим художником. Летние