Читать интересную книгу "Общие вопросы этнографии русского народа. Традиция. Этнос. Религия - Олег Викторович Кириченко"

не заботилась об уничтожении набеговой системы, и вплоть до XVIII столетия это зло явно поощрялось ею. Тем более, что набеги не были связаны с Кавказской войной, как это пытаются представить некоторые исследователи[474], они также регулярно происходили и до войны[475]. Исследователь этой проблемы отмечает, что только решение вопроса о границах с Турцией могло вывести эту ситуацию из тупика. На турецко‐кавказском пограничье активно действовали турецкие эмиссары, распространяя мюридизм, подталкивая «всех мусульман объединиться против России»[476].

Вместе с тем, несмотря на тяжелую ситуацию, Россия не спешила решать этот вопрос. Создавались военные линии, но они лишь частично решали проблему[477]. Россия сдерживала свою активность, периодически ведя с горцами дипломатические переговоры. Даже когда вспыхнула Кавказская война (1774 г.), еще до начала XIX в. существовал запрет на преследование горцев за Кубанью.

И только в ходе полувекового ожесточенного противостояния, когда продолжали гибнуть и уводиться в рабство люди (и в ходе войны, и из‐за набегов), черкесам была предложена жесткая альтернатива: или спускаться с гор и расселяться в долинах, на новом месте, или уходить в Турцию. Чтобы подчеркнуть важность этой инициативы, ее высокий характер, была организована встреча в Тамани императора Александра II с горской элитой — старейшинами и военачальниками[478]. Была оказана высокая честь — столь важный момент для горского характера: черкесов просил остаться в России сам царь. Месяц давался адыгам на размышление — «желают ли они переселиться на Кубань, где получат землю в вечное владение и сохранят свое природное устройство и суд», или им придется выселиться в Турцию[479]. Горцы в 1861 г. отказались от этого предложения, и война продолжилась до 1864 г., а после мирного соглашения и признания победы русского оружия часть черкесов и крымских татар ушла с семьями в Турцию.

Цивилизационной спецификой этого пограничного рубежа России можно считать создание цивилизационного пояса сугубо за счет казачества. Оно являлось здесь основной группой русского населения, которая к тому же поглощала и растворяла в себе (добровольно или под нажимом государственной власти) приходящие крестьянские массы (русские и украинские). А поскольку требовалось время для реального перехода в казачество, эти две группы казаков так и продолжали существовать. Но центром всему было казачество.

Благодаря присутствию казачьих сил и их тесным отношениям с кавказскими народами активно решалась проблема включения всего Кавказа в общероссийское пространство. Вместе с тем, господствующее положение казачества (близкого к военному сословию) как главной русской цивилизационной силы здесь создавало все же жесткий каркас, внутри которого не было необходимого люфта для широкой крестьянской хозяйственной деятельности, что представлялось характерным для Сибири. Вот почему кавказское общество продолжало оставаться по сути корпоративным и в определенной степени обособленным внутри себя.

Корпоративным было и присутствие здесь Православной Церкви в виде приходов в казачьих станицах и монастырей. Кавказское духовенство в отличие от Центральной России не стало замкнутым сословием, оно пополнялось большей частью из казаков. Но в этом и была его корпоративность, поскольку казаки некоторым образом дистанцировались от русских, считая себя особой этнографической группой. Даже на храм, как отметил О. В. Матвеев, у казаков‐станичников был особый взгляд: «подобных храмов, — считали в каждой станице, — больше нигде нет»[480]. Полковой священник «нередко выступал связующим звеном между воинским подразделением и станицей»[481]. И кавказским монастырям приходилось приспосабливаться к местным условиям. Если монастырь не был связан корнями с казаками (к таковым относились два монастыря, основанные афонцами), то он и рассматривался в какой‐то мере не как свой. Их тоже посещали и ценили, но ценили именно за строгость устава и святыни в них[482]. В свой же монастырь казаки ходили и учиться грамоте, и говеть один‐два раза в год, и годовой праздничный цикл здесь был окрашен местной спецификой.

Несомненно, что уже до революции 1917 г. на Северном Кавказе были решены многие важные цивилизационные задачи: сюда пришли города с их инфраструктурой — государственными, культурно‐образовательными, здравоохранительными[483], научными центрами[484]. Местные народы в лице военной и культурной элиты получили возможность посредством образования, службы и законодательного оформления их статуса, включиться в общероссийскую сословную и служилую систему на уровне аристократии[485]. Рядовое горское население освободилось от изнурительной набеговой системы, и в целом мирный труд возобладал[486].

Западные рубежи цивилизации

Западные рубежи стали цивилизационно оформляться в самый ранний период российской государственности — еще в пору существования Киевской Руси. Перемещение центра из Киева во Владимиро‐Суздальскую Русь в XII в.[487] было тем началом складывания центра и окраины, которое в зародыше уже имело цивилизационную структуру. Западная окраина России с этого момента стала устраиваться не только как политическая граница, но и как цивилизационный пояс, границы которого совпадали с политическими границами современных Украины, Белоруссии, частично Латвии, Литвы и Польши. В XVIII–XIX столетиях эти государства или их части входили в Российское государство на правах губерний. На Украине преимущественно проживали полувоенное казачье сословие и крестьянство, на территории Белой Руси — сельское крестьянское население. Основная форма взаимодействия с этим регионом у центра была политическая. Здесь постоянно квартировала основная часть российских войск[488], трудился большой дипломатический корпус и в соответствии с присутствием военных и дипломатов, большого числа чиновников выстраивалась вся инфраструктура (экономическая, культурная, социальная) региона.

После Северной войны войска находились в Лифляндии, Эстляндии. Прибалтийская политическая и экономическая элита состояла из крупных немецких землевладельцев. И с этим обстоятельством России долгое время пришлось мириться. В регионе сохранялась внутренняя автономия самоуправления, подтверждались права немецких землевладельцев, они были уравнены в правах с российским дворянством[489]. «Корпоративная замкнутость дворянской олигархии» в Прибалтике была уничтожена лишь в 1780 г. указом Екатерины II, в результате чего местные помещики — латыши и эстонцы, как и другие слои граждан, смогли участвовать в политической жизни[490].

В Латвии (Латгалии) «к 1772 году (первому разделу Речи Посполитой и присоединения к России) русские жили во всех трактатах… причем большинство их концентрировалось в Резекненском и Динабургском трактатах»[491]. Здесь были и крестьяне, пришедшие в Латвию еще в начале XVII в., после Смуты, но большая часть — старообрядцы разных толков. Старообрядческие общины, как и в других местах, жили обособленно, экономически и социально самодостаточно (свои школы, больницы, заводы, мызы)[492]. Многолюдная русская крестьянская миграция из средней полосы России в Польшу, Лифляндию и Курляндию проходила в период со второй половины и до начала XIX в.[493] Крестьяне селились на землях польских и прибалтийских помещиков, которые не выдавали беглых в Россию. С