В тот день он охотно просидел бы у миссис Шендон все время, разрешенное тюремными правилами, — ведь он уже не раз присутствовал при том, как укладывали спать маленькую Мэри, для которой в углу комнаты стояла кроватка и чью молитву, чтобы господь помиловал папу, Финьюкейн подкреплял сочувственным "аминь", хоть и был католиком; но у него была назначена встреча с мистером Бангэем — тот пригласил его пообедать вдвоем и обсудить кое-какие дела, связанные с газетой. Поэтому он ушел в шесть часов, однако на следующее утро опять явился, разряженный по-праздничному, с булавками и брелоками, пусть дешевыми, но зато очень блестящими, и в кармане у него имелись четыре фунта и два шиллинга — недельное жалованье из "Ежедневной газеты" минус два шиллинга, истраченные по дороге в тюрьму на покупку перчаток.
Накануне, во время обеда в кофейне Дика с мистером Бангэем и мистером Троттером, литературным редактором, он подробно доложил свои взгляды на желательный курс газеты "Пэл-Мэл". Он очень четко разъяснил, как понимает свои собственные права и обязанности; каким шрифтом следует набирать те или иные статьи; кто должен писать о скачках и боксе, а кто — освещать деятельность церкви; кто — поставлять биржевые новости, а кто — светские сплетни. Он был лично знаком с людьми, сведущими в каждой из этих областей знания и жаждущими просвещать публику, — короче, Джек Финьюкейн, как и сказал о нем Шендон, и как он сам с гордостью признавал, был одним из лучших помощников редактора, о каком только могла мечтать лондонская газета. Он знал наперечет, сколько зарабатывает в неделю каждый репортер и каждый мальчишка-газетчик, знал тысячу хитроумных уловок, с помощью которых энергичный предприниматель, задумавший издавать газету, может сэкономить средства. Быстротой вычислений, которые он производил на листке бумаги, между тарелок и ножей, он буквально ошеломил тугодума Бангэя, и позже тот высказал Троттеру свое мнение, что этот ирландец, видимо, толковый малый.
А поняв, что ему удалось произвести на мистера Бангэя нужное впечатление, верный Финьюкейн завел речь о предмете, который принимал очень близко к сердцу, а именно — о вызволении из тюрьмы своего кумира, друга и начальника — капитана Шендона. Он знал с точностью до одного шиллинга, на какую сумму скопилось предписаний о дальнейшем содержании капитана во Флитской тюрьме; более того, он уверял, что знает все его долги, хоть это и было невозможно — перечислить их не мог бы ни один человек во всей Англии, и, уж конечно, не сам капитан. Он напомнил, что Шендон уже имеет немало заказов, и насколько же лучше он мог бы работать, если бы не находился в заключении (с этим, впрочем, мистер Бангэй не согласился, заметив, что "когда капитан сидит под замком, его непременно застанешь дома, а чуть он на воле — поди найди его"); и, наконец, он до того разбередил душу мистера Бангэя рассказами о том, как изнывает в тюрьме миссис Шендон и чахнет малютка, что вырвал-таки у него обещание поговорить с миссис Шендон; пусть она зайдет к нему завтра утром, посмотрим, что можно сделать. Тут они как раз осушили по второму стакану грота, и Финьюкейн, у которого было в кармане четыре гинеи, совсем уже приготовился заплатить за обед, но Бангэй возразил: "Нет уж, сэр, позвольте, платить буду я… Джеймс, подайте счет, полтора шиллинга оставьте себе", — и протянул лакею деньги. Так случилось, что Финьюкейн, воротившийся после этого обеда прямо к себе в Темпл, в субботу утром еще имел в кармане почти весь свой недельный заработок.
По тому, как лукаво и весело он подмигивая, миссис Шендон сразу поняла, что он принес ей радостные вести, и когда Фин попросил оказать ему честь пройтись с ним, подышать свежим воздухом, поспешно надела шляпку и накинула шаль. Маленькая Мэри запрыгала от радости в предвкушении прогулки — она знала, что Финьюкейн либо купит ей игрушку, либо покажет что-нибудь интересное — в кармане у него всегда оказывался редакционный пропуск на какое-нибудь зрелище. Да, он всем сердцем любил и мать и дочь и с радостью пустил бы себе пулю в лоб, если бы мог этим оказать услугу им или своему обожаемому капитану.
— Можно мне пойти погулять, Чарли? — спросила миссис Шендон. — Или побыть с тобой, раз ты плохо себя чувствуешь?.. У него болит голова, мистер Финьюкейн. Он часто мучается головной болью, я уговорила его не вставать.
— Ступай, ступай и малышку забери, — добродушно отвечал Шендон. — Джек, поручаю их тебе. Подайте мне "Анатомию" Бэртона и предоставьте одному творить мое черное дело.
Он что-то писал, и книга была нужна ему для латинских и греческих цитат (подспорья всякого журналиста), которые он нередко черпал из этого кладезя премудрости.
Итак, миссис Шендон оперлась на руку Фина, а Мери вприпрыжку побежала впереди них по тюремным коридорам, через двор и на волю. От Флит-стрит до Патерностер-роу путь не долгий. Когда они подошли к дому издателя, в боковую дверь как раз входила миссис Бангэй, прижимая к груди пакет и рукописную книгу в красном переплете, в которую заносились ее торговые сделки с мясником. На миссис Бангэй было великолепное шелковое платье, отливавшее фиолетовым и пунцовым, и желтая шаль; шляпку ее украшали розовые цветы, а в руке она держала небесно-голубой зонтик. Миссис Шендон была в старом платье из черного муара, чепчик ее, так же как и она сама, не знавал блестящей поры процветания, но она в любом наряде сохраняла изящество и благородство. Женщины приветствовали друг друга, каждая на свой лад.
— Надеюсь, вы в добром здоровье, сударыня, — сказала миссис Бангэй.
— Погода нынче прекрасная, — сказала миссис Шендон.
— Сходите же, сударыня, — сказала миссис Бангэй, так пристально уставившись на девочку, что даже испугала ее.
— Я… я к мистеру Бангэю по делу… Он… он, надеюсь, здоров? — робко пролепетала миссис Шендон.
— Если вы пойдете к нему в контору, так, может быть… может быть… оставите пока свою девочку со мной? — произнесла миссис Бангэй глубоким басом и с трагическим видом вперила указательный палец в маленькую Мэри.
— Я с мамой! — захныкала та и уткнулась лицом в материнскую юбку.
— Пойди к этой леди, — сказала мать.
— Я тебе покажу красивые картинки, — сказала миссис Бангэй голосом ласкового людоеда, — и чего-то дам: вот посмотри. — Она приоткрыла пакет, в котором оказалось печенье, очень сладкое, каким мистер Бангэй любил заедать стакан вина. Маленькая Мэри клюнула на эту приманку, и все вошли в прихожую квартиры, откуда была дверь в служебные помещения мистера Бангэя. Но тут девочка опять оробела и опять вцепилась в юбку матери. Тогда, увидев, как огорчилась миссис Бангэй, добрая миссис Шендон предложила: "Если вы не против, я поднимусь вместе с вами и посижу несколько минут".
Итак, все три дамы поднялись в гостиную. Второе печенье окончательно покорило малютку и скоро она уже болтала доверчиво и без стеснения.
Верный Финьюкейн тем временем застал мистера Бангэя в более суровом расположении духа, чем накануне, когда он, расчувствовавшись после бутылки портвейна и двух стаканов грога, наобещал всяких благ для капитана Шендона. Дома жена встретила его упреками. Она ведь не велела ему давать капитану поблажек; человек он никчемный, ему никакими деньгами не поможешь; она и новую газету не одобряет — Бангэй наверняка потерпит на ней убытки, так же как они там (издательство своего брата она называла не иначе как "они там") терпят убытки на своем "Уайтхоллском обозрении". Пусть Шендон сидит в тюрьме и работает — самое для него подходящее место. Напрасно Финьюкейн упрашивал, молил, обещал: Бангэй с утра выслушал еще дополнительную нотацию и был тверд, как кремень.
Но то, чего не удалось добиться нашему Джеку с конторе, уже близилось к осуществлению в гостиной, где подкупающая наружность и манеры матери и ребенка растрогали свирепую с виду, но мягкосердечную миссис Бангэй. В голосе, во всей повадке миссис Шендон была безыскусственная мягкость и искренность, за которую многие любили ее и жалели; когда ей был оказан столь любезный прием, жена капитана осмелела и поведала миссис Бангэй свое горе, расписала доброту и прочие достоинства мужа и слабое здоровье девочки (с двумя старшими, пояснила она, ей пришлось расстаться — она отдала их в школу, лишь бы не держать в этом ужасном месте) и, слушая ее нехитрую повесть, грозная леди Макбет растаяла и сказала, что сейчас спустится в контору и поговорит с Бангэем. Дело же в этом семействе было поставлено так, что для миссис Бангэй говорить — значило повелевать, а для мистера Бангэя слушать — значило повиноваться.
И вот, когда бедный Финьюкейн уже отчаялся в успехе своих переговоров, величественная миссис Бангэй вплыла в контору, вежливо попросила мистера Финьюкейна посидеть в гостиной, потому что ей-де нужно сказать несколько слов мистеру Бангэю, а оставшись наедине с мужем, сообщила ему свои намерения касательно жены капитана.