И началось это даже не в синодальный период, а началось в эпоху Константиновскую. Василий Великий внутренне этому сопротивляться не мог, поэтому в каноническом послании Василия Великого читаем, что “прелюбодеяния жены достаточно для развода, а прелюбодеяния мужа не достаточно”[153]. В эпоху Василия Великого действует Римское гражданское право. По Римскому гражданскому праву при разводе жене возвращают ее приданое, а если жена – бесприданница, то ей ничего не полагалось.
Розанов переезжает в Елец преподавателем гимназии, но его жизнь опять “замусорилась”. То есть, приятельские сборища, игра в карты и постоянные папироски – Бога в его жизни нет. Но в безбожии Розанов разочаровывается тоже в университете, то только как бы с конца – вот, мол, “Бог тяжелым утюгом гладит человека и разглаживает морщины”, но опять об этом он догадается в XX‑м веке (1912 год).
А пока получилось в высшей степени промыслительно и по внешнему взгляду почти случайно. Его приятель по гимназии жил “на квартире” в доме, где была бабушка лет 55‑ти, где была ее дочь, молодая женщина, лет 27‑ми, и где была 7‑летняя девочка Санечка. Однажды Розанов застал, когда молодая женщина плачет над гробом чужого человека – над квартирантом. Он вздрогнул; прямо по Аристотелю, жизнь началась “с удивления”, что оказывается, можно плакать над гробом чужого человека, оказывается, что слезы есть.
С этого момента Розанов начинает опоминаться и именно как блудный сын, начинает медленно‑медленно приходить в себя. Они знакомятся с этой молодой женщиной, и он ей рассказывает о себе все, а она ему. Ее “всё” заключалось в том, что она впервые полюбила 14‑ти лет и, притом, в 14 лет ее взяла из гимназии мать, потому что ей поставили по поведению четверку. Ей не понравилось, что учитель как-то сильно наклоняется над ее партой, и она стала смазывать край парты чернилами, поэтому и поставили четверку по поведению. Так как у бабушки были взгляды старозаветные, поэтому для девочки четверка по поведению – это что-то из ряда вон выходящее (намёк 7‑ю заповедь).
С 14‑ти лет она полюбила своего первого мужа и сказала, что “с 14‑ти лет я положила веру в этого человека“, а в 17 лет их обвенчали. Со своим мужем Михаилом Бутягиным она, видимо, была знакома с детства. (Муж уже к этому времени поступил на службу, а был братом её подруги по гимназии).
Идет, как пишет Розанов, “волшебный роман”, который длился года четыре: рождается девочка и в честь бабушки ее называют Александрой. Молодая женщина (девочка-жена) была расположена к дяде Дмитрию Адриановичу, к сестре мужа Лизе Бутягиной и к другим родственникам, а к матери равнодушна.
Но вот её муж начинает слепнуть, слепота усиливалась, лечение не помогало: он коротко и буйно помешался и умер. Она 21‑летней осталась с двухлетней дочерью, причем без средств – пенсии муж не выслужил. Затем начались грустные воспоминания, нужда, девочка растёт и, главное, вся жизнь затянулась как бы “серым флёром”, и впереди для себя она ничего не представляет и ничего не ждет. А счастливы они, потому что никому не завидуют и даже не думают, почему другой счастливей нас и “за чту нас так”.
После того, как они друг другу во всём признались, они ещё поменялись крестами: Розанов говорит, что в меня вошла часть ее души, спокойной и ласковой, а в неё – часть моей.
Мать очень быстро догадалась обо всём и тут началась дружба молодой женщины с матерью. Во-первых, дочь от нее не скрыла, что Розанов женат. По‑настоящему церковным человеком была бабушка и она пошла исповедоваться к своему духовнику, соборному протоиерею, и тот сказал – всё, что угодно, но не бросать как есть, потому что после твоей смерти, например, они будут жить “так”. Поэтому всё что угодно, но что-то, засуча рукава, делать.
Выход нашел брат покойного мужа Иван Павлович Бутягин, который сказал, что “я мог бы обвенчать за закрытыми дверьми Варвару Дмитриевну и Василия Васильевича”. Рядом сидит благочинный и говорит – “да разве можно, женатый человек, ты о чём?” А он в ответ – “отец протоиерей, я знаю каноны так же хорошо, как и Вы. Я ничего не должен знать об их прошлом и настоящем, кроме одного – я должен знать свободное согласие обеих сторон”. Тот посмотрел так внимательно и истово и сказал, что “по канонам, конечно, так”. (По правилам синодальной эпохи человеку (служащему), чтобы жениться, надо было получить разрешение начальства).
Иван Павлович обвенчал их; так как был настоятелем домового храма сиротского приюта, то и обвенчал их в этом храме в каникулярное время, когда нет никого. В качестве свадебного подарка он подарил Розанову требник, по которому их и венчал.
Став мужем и женой, они договорились предварительно, что он немедленно возьмет себе перевод в другой город той же губернии; и Розанов переводится в Белое. Варвара Дмитриевна опять не роптала. Она говорила так: “Бог не дал мне твоего имени, а подписываться старым мужним я тоже не могу и не должна”. Поэтому она подписывалась одним крестильным именем – Варвара, а он смеялся, что так подписываются члены царской фамилии.
Началась новая жизнь и, притом, началась и его литературная новая жизнь. Он, вдруг, с этим счастьем, которое она ему дала, почувствовал всплеск творческих энергий; и выходят одно за другим: “Сумерки просвещения”, то, что он посвящает “нашим несчастным гимназистам”; “Литературные изгнанники”, о таких людях, как Страхов, как Константин Леонтьев.
В отличие от левых деятелей, вроде Благосветлова, он пишет о людях, у которых вся жизнь, “как несчастье и горе”; он сделался до такой степени отзывчив на чужое горе, что это сразу же пошло в его писания. Розанов сделался творцом абсолютно новой формы (ближе всего по литературному облику к нему Иоанн Шаховской). Розанов пишет как бы полу‑публицистику, полу‑философию, где-то немного социологию; но он пишет перед лицом вечности, на фоне вечности и в том свете, который мы назвали “В свете Христовой правды”.
Путь в Церковь у Розанова, конечно, пошел через второй брак. Как он вспоминает про Варвару Дмитриевну, “что когда она не разговаривала со мной, она молилась. И столько времени видеть перед собой молящегося человека - как бы это могло меня не воспитать”. Потом уже он замечал многое другое. Например, то, что Варвара Дмитриевна всегда вставала на полчаса раньше его, а он привык работать по ночам; и прочитывала то, что он написал за ночь. У нее было чутьё; она не понимала по существу, то есть, какие там у него аллюзии и так далее; но она слушала тон и где чувствовала энергию, как бы горение и мысли и чувства, то ничего не говорила; а если чувствовала, что написано вяло и без огня, то она говорила, что “у тебя язык заплетается“. Розанов прислушивался к этому и начинал переписывать.
Именно тут совершается настоящий брак во Христе. Некоторое время они живут в провинции, но Розанов уже приобретает всероссийскую известность, и, наконец, они переезжают в Петербург. Более того, он сообщает о своем семейном положении первенствующему члену Синода митрополиту Антонию (Вадковскому). Антоний Вадковский не посрамил имени Русской Православной Церкви – он преподал им свое благословение (тайное) и убрал исповедь-свидетельство Розанова в несгораемый шкаф. Промыслительно то, что эта бумага пережила революцию, пережила все гонения, все эвакуации и уцелела – ее достали в 1996 году.
Розанов в Петербурге пытается как-то оформить брак, потому что его дети, как незаконные, получают отчество по имени крестного отца и фамилию, образованную из имени крестного отца. Например, его любимая дочь Таня писалась до 1918 года – Татьяна Николаевна Николаева, так как крестным был Николай Николаевич Страхов.
Розанов в это же время пишет двухтомник “Семейный вопрос в России”. Этот труд стал таким человеческим документом, что его читали все члены философско‑религиозных собраний и значительная часть депутатов Всероссийского Поместного Собора. Целых три положения Собора касаются семейного вопроса и, в частности, бракоразводных дел. (Против выступал Вениамин Федченков, но не смог найти себе союзников даже среди крестьян).
В 1896 году от знаменитого издателя “Нового времени” Алексея Сергеевича Суворина окончательно уходит Чехов; и как бы Суворин в свою любовь вместо Чехова принимает Розанова. Надо сказать, что Розанов не посрамил его упования и остался верен ему до последнего его вздоха[154] и посмертно тоже. То есть, Розанов пишет в “Новом времени” и пишет много.
Казалось бы, что Розанов вступает в тот фазис, о котором ранее он не мог даже мечтать, то есть постепенно он становится не просто не зависимым писателем, а что-то вроде властителя дум.
Лесков, например, не выдержал остракизма левой интеллигенции, а Розанов его не замечает. Чуковский и Горький ему напишут, что “Вы затравлены”, а он в ответ – “я это совершенно не замечаю, вот засел за нумизматику и хоть трава не расти”. Розанов становится и замечательным нумизматом и имеет деньги на приобретение старинных монет (в банке 35 тысяч).