— Ты стала сопротивляться. Одна часть тебя подчинилась, другая — пыталась избавиться от моего влияние. Поэтому было так больно. Я пытался отменить приказ, но ты словно не слышала.
— Я и не слышала, — согласилась Лин и запустила пальцы в волосы Нела, испытывая странную потребность прикоснуться и успокоить. — Значит, сопротивление возможно?
— Для амаинтов, конечно, возможно. Просто впервые, вырываясь из-под контроля, приходится пережить сильную боль. Иначе не было бы изгоев. Но другие, известные нам расы, к подобному сопротивлению неспособны. Получается, что в тебе есть кровь амаинтов.
Младшенький по-прежнему стоял возле стены. Какой-то отстраненный, потерянный. А Шарлинта почему-то захотела, впервые за последнее время, почувствовать тепло всех троих рядом. Но прежде чем она успела хоть что-то произнести, Икрей подошел сам.
— Все-таки сломался щит? Вы же чувствуете, читаете, — Лин не обвиняла, просто озвучивала факт, спокойно и отстраненно.
— Частично, маленькая. Не весь. Это хорошо, иначе я не почувствовал бы твою боль, мы могли не успеть.
Теплое дыхание феникса шевелило выбившиеся из косы прядки волос девушки.
— А как в человеческом маге могла оказаться кровь амаинта? Вы же не размножаетесь вне дома, без одобрения хранителя.
Предположение показалось Лин абсурдным. Вряд ли кто-то стал уничтожать в родословной какое-либо упоминание о трехипостасных. А ведь ничего подобного принцесса в ней не находила.
— Это касается только мужчин. Девушка с нашей кровью полностью свободна в своем выборе. Правда, никаких упоминаний о подобном в сохранившихся летописях нет. Но на самом деле спасти смогли только их малую часть. Что было до катастрофы, можно только предполагать.
Голос Равенеля постепенно восстанавливался. Видимо, природная регенерация драконов действовала.
— Я сопротивлялась и теперь тоже изгой? — голос Лин дрогнул.
Из всей мешанины сведений, что на нее вывалили, разум почему-то умудрился сделать именно такой логический вывод.
— Нет, Лин. Ты — наша амаира, — Равенель поднял голову, заглядывая буквально куда-то в душу. — Прости меня. Я настолько привык приказывать, что уже забыл как это, договариваться словами, без участия дара.
— Я не…
Стук в дверь прервал принцессу.
— Ваше Высочество, к вам гости, — голос Саариты звучал странно, да еще и это официальное обращение.
— В провал всех гостей, — резко ответил Равенель за девушку. — У нас сегодня неприемный день.
Тракарамка слабо кашлянула, и Шарлинта была уверена, что телохранительница проглотила смешок.
— Это император и ее величество, королева Веллории. Мне им все дословно передать?
— Мама? — недоверчиво выдохнула Шарлинта и буквально слетела с колен феникса.
Остановилась принцесса только в дверях. Оглянулась и оглядела застывшую троицу.
— Я…
— Поговорим позже. Иди, Лин. Мы сейчас тоже спустимся, — в голос Нела вернулись знакомые командные нотки.
Глава 20
Чай уже давным-давно остыл, голос слегка осип, а Шарлинта все объяснялась и объяснялась. Наверное, ей не даже не столь важно было получить какой-то совет, как, наконец, выговориться. С дедом можно было свободно обсуждать события, но вот чувства, те самые, что копились в душе принцессы с момента знакомства с амаирами и по сей день, лучше было оставлять при себе. Император не любил, когда принцесса копалась в своих эмоциях. Дед, как человек действия, предпочитал поступки. А от Шарлинты, еще и обязательно достойные ее происхождения и воспитания.
Матушку мало интересовали условности. Она никогда в жизни не стеснялась открыто проявлять свои чувства к дочерям или королю. И тем более не запрещала это делать Шарлинте и Наиэль. Не требовала соответствовать высоким стандартам принцессы. С ней можно было быть самой собой, не пряча слабости и слезы.
Королева слушала внимательно, ни разу не перебив. А Шарлинта все изливала ей душу. Они устроились в небольшой гостиной на втором этаже. Эта комната появилась здесь недавно. Шарлинта настояла на том, что даже близких неуместно принимать в спальне. Принцесса не знала, кто планировал расположение и обстановку комнат в доме. Но почти два десятка спален на одном этаже, при отсутствии гостиной или даже кабинета, были явным перебором.
Комната была обставлена еще до их отлета во дворец. Впопыхах, разномастной мебелью, отобранной Лин по всему дому — в том числе в деловой и гостевой частях. Особым уютом она не отличалась. Довести гостиную до ума, Шарлинта планировала после возвращения. Только к моменту прилета меньше всего ее интересовала меблировка дома. А королева, если и заметила что-то, то промолчала.
Принцесса, скинув обувь, забралась с ногами на диван, положив голову на колени матери. Получилось почти как в далеком детстве, когда дед еще не забрал Шарлинту к себе, и она каждый вечер, забравшись на колени к королеве, рассказывала, как прошел ее день. Сейчас девушка даже и вспомнить не могла, какими именно огорчениями делилась в пять лет. Вряд ли жаловалась на холодность отца. Эта тема у них с матушкой всегда почему-то была под запретом. А в остальном, никаких бед у маленькой принцессы тогда не было. Все было просто и легко.
Пока Лин проговаривала вслух все пережитые эмоции и чувства, застрявшие в душе обиды, как будто исчезали. Наверное, было бы намного проще, если б Шарлинта умела заводить подружек и делиться с ними своими секретами. Поделилась, прожила эмоцию и отпустила. И ком обид не рос бы со временем, мешая правильно оценивать уже новые события. И сказанное когда-то неприятное слово не придавало бы надуманных интонаций тому, что Лин слышала спустя приличный промежуток времени.
Но принцесса не могла представить себя полностью откровенной с кем-то посторонним. Даже с той же Сааритой, к которой Лин уже вполне неплохо относилась. Многие годы ей вдалбливали, что вести себя естественно при посторонних нельзя. Только дежурная вежливость, только невозмутимая маска ее высочества.
А сейчас непросто становилось легче. Шарлинта как будто могла еще раз со стороны взглянуть на произошедшее и переоценить по-новому, с учетом того, что узнала позже. Это было очень полезно. Сейчас, когда она выговаривалась матушке, многие собственные обиды казались Лин если не надуманными, то слегка преувеличенными, а некоторые слова и поступки излишне эмоциональными.
Под конец голос принцессы совсем сел, и девушка с жадностью допила остывший чай из кружки. В гостиной ненадолго установилась тишина. Матушка обдумывала рассказ Шарлинты, ласково поглаживая ее по волосам.