Спокойным шагом он пересек город, наводненный разноликой толпой даяков, малайцев и китайцев с косичками, которые, продавая всякую снедь и утварь, гомонили на все голоса, и вступил на тропинку, ведущую в форт. На полдороге он наткнулся на двух матросов, которые спускались в город, покуривая трубки и перебрасываясь шуточками.
– Эй, друзья, – обратился к ним Янес. – Комендант Черчилль наверху?
– Он только что курил у ворот форта, – сказал один.
– Спасибо, друзья.
Португалец снова пустился в путь и вскоре вышел на широкую площадку, посреди которой возвышался форт. У ворот, опершись на ружье, стоял матрос, жующий табак, а в нескольких шагах от него, растянувшись на траве, курил морской лейтенант, высокий малый, с длинными рыжими усами. Янес остановился.
– Ого! Белый! – воскликнул лейтенант, заметив его.
– Который, к тому же, ищет вас, – сказал португалец.
– Меня?
– Да.
– И что вы желаете?
– У меня письмо к лейтенанту Черчиллю.
– Я и есть, лейтенант Черчилль, сударь, – сказал офицер, вставая и отряхивая мундир.
Янес достал письмо раджи и протянул его англичанину. Тот развернул и внимательно прочел.
– Я в вашем распоряжении, милорд, – сказал он.
– Вы мне покажете туга?
– Если хотите.
– Тогда проводите меня к нему. Я всегда желал увидеть одного из этих страшных душителей.
Лейтенант засунул трубку в карман и вошел в форт, сопровождаемый Янесом, который улыбался, какой-то застывшей, настороженной улыбкой. Они пересекли маленький дворик, посреди которого ржавели четыре старые мортиры, и вошли в здание, построенное из крепчайших бревен. способных устоять перед пушечным ядром.
– Мы пришли, милорд, – сказал Черчилль, останавливаясь перед прочной дверью, запертой на тяжелый засов. – Туг сидит там внутри.
– Он спокойный или свирепый?
– Он кроток, как ягненок, – сказал англичанин, улыбаясь.
– Значит, нет необходимости брать с собой оружие?
– Он никогда не делал попыток напасть на кого-нибудь из нас, однако я бы не стал входить к нему без пистолета.
Лейтенант отодвинул засов и с предосторожностями открыл дверь, просунув сначала внутрь голову.
– Туг спит, – сказал он. – Входите, милорд.
Янес почувствовал легкую дрожь, но не потому, что боялся душителя, а из опасения, что тот может невольно его погубить. Если индиец не поймет, в чем дело, он может оттолкнуть записку с пилюлями и таким образом раскрыть все лейтенанту Черчиллю.
«Смелее и побольше хладнокровия, – сказал он себе. – Пути назад уже нет».
Перешагнув порог, он вошел и оказался в маленькой камере с толстыми стенами и небольшим окошком, забранным прочнейшими решетками. В углу, на ложе из сухих листьев, завернувшись в короткую накидку, лежал Тремал Найк, хозяин индийца Каммамури, жених несчастной Ады.
Это был красивый человек с бронзовой кожей, мускулистыми руками и мощной грудью. Его высокий лоб и благородные черты говорили не только о физической, но о незаурядной душевной силе. Человек этот спал, но сон его не был крепок. Грудь порывисто вздымалась, на лбу вздулись вены, полураскрытые губы вздрагивали. Какие-то стоны вырывались у него из груди.
«Моя! – бормотал он. – Ты моя! Не отдам тебя им!..»
Внезапно лицо его изменилось, выразив страшную ненависть.
«Суйод-хан, – прошептал он, – это ты отнял ее у меня!..»
– Эй, проснись, Тремал Найк! – позвал лейтенант.
Индиец вздрогнул, глаза его мгновенно раскрылись, и он уставился на лейтенанта холодным змеиным взглядом.
– Что ты хочешь? – холодно спросил он.
– Этот господин желает взглянуть на тебя.
Индиец посмотрел на Янеса, который стоял за спиной лейтенанта. Презрительная улыбка показалась на его губах, обнажив зубы, белые, как слоновая кость.
– Что я зверь, что ли? – сказал он. – Неужели…
Тут он вздрогнул и замолчал. Янес, который стоял за лейтенантом, сделал ему быстрый знак рукой. Без сомнения, заключенный понял, что перед ним друг.
– Как ты оказался тут? – спросил португалец.
– Как может оказаться человек, который родился и вырос свободным в джунглях, – сказал Тремал Найк, устремив на него испытующий взгляд.
– А правда ли, что ты туг?
– Нет.
– Но ведь ты задушил людей.
– Это правда, но я не туг.
– Ты лжешь.
Тремал Найк вскочил, сжав кулаки, с пламенным взором, но новый жест португальца успокоил его.
– Меня не обманешь, – продолжал Янес. – Если раскрыть на груди твою рубашку, наверняка откроется татуировка: змея с головой женщины.
– Раскрой ее, – сказал Тремал Найк.
– Не подходите к нему, милорд! – воскликнул лейтенант,
– У меня нет оружия, – сказал индиец. – Если я двину рукой, разряди мне в грудь твои пистолеты.
Янес подошел к ложу из листьев и наклонился над индийцем.
– Каммамури, – прошептал он еле слышно.
Молния вспыхнула в глазах индийца. Одним жестом он поднял свою накидку и подобрал записку с завернутыми в нее пилюлями, которую уронил португалец.
– Вы видели татуировку? – спросил лейтенант, который на всякий случай наставил пистолет.
– У него ее нет, – сказал Янес, выпрямляясь.
– Значит, он не туг?
– Кто знает? Татуировки бывают у них и на других частях тела.
– У меня их нет, – сказал Тремал Найк.
– Сколько времени он находится здесь, лейтенант? – спросил Янес.
– Два месяца, милорд.
– Куда его отвезут?
– В какую-то исправительную тюрьму в Австралии.
– Бедняга! Пойдемте, лейтенант.
Моряк замешкался, открывая дверь, и Янес воспользовался этим, чтобы обернуться назад и сделать Тремал Найку последний знак, который означал: сделай, как сказано.
– Хотите осмотреть форт? – спросил Черчилль, закрыв дверь и запирая ее на засов.
– Мне кажется, в нем нет ничего особенного, – пожал плечами Янес. – До встречи у раджи, лейтенант!
– До свидания, милорд.
Глава VII
Освобождение Каммамури
В то время как Янес, рискуя, но действуя очень осмотрительно, готовил освобождение Тремал Найка, бедный Каммамури с тревогой и страхом в душе ждал своей участи. Он не боялся быть повешенным или расстрелянным, как обыкновенный пират, – он боялся, что под страшными пытками его могут вынудить признаться во всем; что, оставаясь тут, он подвергает риску жизнь своего хозяина, его несчастной невесты, Сандокана, Янеса и всех остальных. Едва его заперли, он попытался выбраться в окно, но оно было забрано толстенными железными решетками, попытался проломить пол, но только обломал себе ногти.
Убедившись в бесплодности своих усилий, он свернулся на подстилке в углу комнаты, решив умереть с голоду, но не прикасаться к еде, которая могла содержать какой-нибудь таинственный наркотик. Он решил дать себя разорвать на куски, но не промолвить ни слова. Так прошло пять, шесть, восемь, десять часов – он не двигался. Уже зашло солнце, и тьма заполнила комнату, когда слуха его достиг еле слышный свист, сопровождаемый легким стуком. Он бесшумно поднялся, шаря по стенам испытующим взглядом, и внимательно прислушался. Снаружи не доносилось ничего, кроме хриплых криков подвыпивших малайцев, которые проходили в это время по площади.