и заслуживает своего рода известность тем, что он, как и Стрелкова, играл все не задумываясь: для него спектакль начать Гамлетом, а кончить, пожалуй, Филаткой не составляло затруднений.
Есть ценители и судьи, которые восхищаются такими проделками и называют Милославского несомненным талантом, пишут ему панегирики и печатают их; но у людей со вкусом, глядящих беспристрастно на подобные, так сказать, сценические метаморфозы, невольно родится вопрос: талант ли это?.. не фокус ли покус?
После Милославского на нижегородской сцене первое драматическое амплуа занимал Рыбаков, актер с большими дарованиями; он также был хорош и в комедии: роли Скотинина («Недоросль») и Земляники («Ревизор») исполнял артистически. Жена его в некоторых драмах играла первые роли недурно; в комических же ролях перезрелых дев и вообще пожилых кокеток была очень хороша.
Для оперы была ангажирована Эвелина Шмидгоф, из провинциальных хорошая певица, но очень слабенькая актриса; она также часто бралась не за свои роли. К ней под пару был и певец Леонов. И вот Нижегородский театр огласился до того не слыханными звуками «Нормы», «Фра-Диаволо» и других; но все эти звуки были ни что иное, как слабо исполненные отрывки — клочья произведений великих maestro. Потом здесь же раздались на короткое время тоже отрывки: Ломбардов, Лючии, Лукреции Борджиа, Капулетга и Монтекки, Сомнамбулы и других; но эти музыкальные отрывки были получше первых, — их передавали Амалия и Луиза Корбари, Поццолини и Заруцкий[521].
В том же периоде появились: в драме — Мочалова, в водевиле — Стрелкова 2-я и Глазунова; последняя была очень талантливая актриса.
В этот период, во время ярмарки, из артистов императорских театров играли Щепкин, Марковецкий, Живокини, Самарин, Бантышев, Немчинов, Самойлова, Косицкая, Немчинова и Мартынов; последнему, в 1852 году в его бенефисе на ярмарке, за исполнение роли Скакункова в «Мнимой Фанни Эльслер» почитатели его таланта поднесли золотой браслет с драгоценными каменьями.
После пожара почти два года в городе не было театра: он открывался только в ярмарку. С 1855 года он поступил в заведование дирекции, что имело очень выгодное влияние и на труппу, и на публику; на нем в ярмарку 1855 года играли Щепкин, Живокини, Марковецкий, Лазарев, Леонидов и Иванова.
В городе театр открылся 1 декабря 1855 года, в доме крестьянина Бугрова на Верхнебазарной площади. В театральном зале всех лож в двух ярусах 44, кресел 65, мест за креслами 59; в верхней галерее может помещаться человек сто, в парадизе столько же. Театр расположен довольно удобно; он чист, тепел и хорошо освещается. Первоначально цены местам в обыкновенные спектакли были назначены: ложам бельэтажа 4 рубля, 1-го яруса 3 рубля, литерным 2 рубля, креслам 1 и 2 ряда 1 рубль 50 копеек, 3, 4, 5 и 6-го — 1 рубль, местам за креслами 75 копеек, галерее 40 копеек, парадизу 20 копеек.
Труппа зимнего сезона (с 1 декабря 1855 по 27 февраля 1856 года) состояла не более как из тридцати персонажей обоего пола; в ней находились: Трусов, Платонов, Башкиров, Александров, Афанасьев, Вышеславцева, Трусова, Мочалова, Башкирова, Эвелина и Люция Шмидгоф и другие.
Все сценические аксессуары Нижегородского театра очень хороши; обстановка пьес делалась тщательно, а самый выбор их — со вкусом и глубоким соображением средств труппы; роли раздавались сообразно с талантами и способностями каждого персонажа, разучивались и выполнялись добросовестно, от чего все спектакли шли очень удачно, а некоторые даже превосходно.
Кроме постоянной труппы на Нижегородском театре, во время зимнего сезона 1855–1856 года, играли по нескольку спектаклей Сахаров и Бантышев, да аматер Кулебакин[522], который порядочно исполнил роль Подколесина («Женитьба»); также в этот сезон дана была новая пьеса нижегородского автора Вильде, под названием «Женихи, или Седина в бороду, а бес в ребро», и автор был вызван.
Публика вполне оценила заботливость дирекции, не жалевшей ни трудов, ни издержек, чтоб поставить сцену во всех отношениях в удовлетворительное положение, и постоянно наполняла театр снизу доверху, а в бенефисы, на Святках и на Масленице, так же, как и при Распутине, недоставало мест. Значит, напрасно говорили и даже писали и печатали господа защитники нижегородской сцены третьего периода, или точнее, защитники Никольского, что публика охладела к театру, что преферанс убил любовь к сценическим представлениям. Напротив, тогда нижегородскую публику охладило к театру неудачное распоряжение управлявших сценой — вот вся тайна.
Театр существует в Нижнем Новгороде пятьдесят семь лет[523]; в течение пятидесяти пяти лет (до пожара) он, при всех своих видоизменениях, а иногда стеснительных обстоятельствах антрепренера, не закрывался ни разу несвоевременно, даже не пропускал ни одного обычного и не отказывал ни одного объявленного спектакля. На его сцене играли все лучшие артисты Московского театра и многие Петербургского; с его сцены артисты находятся на многих сценах, а также и на московской, как то: Соколов, Сахаров, Немчинов, Здобнов, Косицкая и Немчинова[524].
В 1850 году Нижегородский ярмарочный театр был осчастливлен посещением их императорских высочеств великих князей Николая Николаевича и Михаила Николаевича[525].
Глава пятая. АЛЕКСАНДРОВСКАЯ СЛОБОДА (Кунавино) И НИЖЕГОРОДСКАЯ ЯРМАРКА
Александровская слобода, или третий квартал Макарьевской части, известная более под старинным названием Кунавино, и здания ярмарочного гостиного двора, а также часть ярмарочных временных помещений расположены на левом, песчаном отлогом берегу Оки.
Когда основано Кунавино — неизвестно; но оно уже существовало в начале XVII столетия. В Нижегородской сотной грамоте 1621 года говорится: «Да против Нижняго-Новгорода посаду, за Окою, слободка кунавинская, и в ней живут мелкие тяглые люди, а тягло тянут нижегородцы с посадскими людьми по невелику, а кормятся своим рукодельем».
В 1621 году в Кунавине было 32 двора и 6 пустых мест.
Эта слобода стояла на низменном месте, на самом берегу Оки, и терпела много от весеннего ее разлития; при том же у ней не было ни выгону, ни строевого, ни дровяного леса. За топливом и бревнами для постройки кунавинцы ездили в «Государев черный лес, промеж болот, на гривы», но соседние владельцы не стали пускать их туда и даже били их и грабили.
Эти стесненные обстоятельства заставили кунавинцев прибегнуть с челобитной к царю Михаилу Феодоровичу о выгоне и лесах. В 1621 году им даны были по царскому повелению леса для въезда, а в 1624 году — «выпуск из болота» для выгона и для «убежища во время водополья»[526].
Близ Кунавина была еще другая слобода, называемая Гривкой, основанная в 1599 году строителем нижегородского Духовского монастыря Порфирием, на земле, пожалованной монастырю царем Борисом Феодоровичем Годуновым (см. IV гл. 1 части и II гл. 2 части).
Местоположение Гривки было лучше Кунавина: она стояла выше последней и не затоплялась в водополье. В 1621 году в ней было две деревянные церкви, построенные Порфирием же, первая в честь «Сретения Владимирския Пречистыя Богородицы», вторая, теплая — Успения Божией Матери с приделом св. мученицы Параскевы; 29 дворов и два пустопорожних места. Из этих дворов 4 принадлежали священнику и дьячку, а 25 отдавались из оброка, за что Духовской монастырь получал доходу 3 рубля 7 алтын.
Гривка для торговли и промышленности была удобнее Кунавина, оттого в ней начали селиться разные нижегородские промышленники и ремесленники, а это развивало ее благосостояние, но возбудило зависть не только в соседях-кунавинцах, но и в самых жителях Нижнего Новгорода, и нижегородцы захотели отнять ее у монастыря.
При описи земель, деланной Лодыгиным в 1621 году, нижегородцы, от лица которых действовал посадский земский человек Федор Марков, убедили писцов, конечно, не одними словами и поклонами, не ставить между Кунавином и Гривкою межевых знаков, чтоб после можно было завести процесс с монастырем. Расчет дальновидного Маркова был верен: через десять лет после описи Лодыгина нижегородцы предъявили права свои на Гривку, стали требовать с жителей ее пошлины в городской доход, завели ябеды; дело пошло по судам, от чего терпели и жители Гривки, и самый Духов монастырь.
В 1632 году патриарх Филарет Никитич по просьбе настоятеля и братии Духова монастыря приказал протопопу Архангельского (нижегородского) собора Иоасафу разобрать споры монастыря с городом, поставить межевые знаки и дать монастырю размежевальную грамоту; но Иоасаф был не добросовестен: он поладил с Федором Марковым и земским старостой Степаном Фирсовичем Олисовым, взял с посадских людей поминок — взятку и, вместо того, чтобы сделать надлежащие границы между Кунавином и Гривкой, отчислил из 64 дворов Гривки, принадлежавших монастырю, 36 во владение города.