Яблони Кэдвена дрогнули под топорами чужаков и уронили белые лепестки наземь, прямо в лужу черной крови. Под судорожно скребущими землю пальцами Грэйн подалось вдруг нечто отвратительно-мягкое, будто недельная падаль… Локка презрительно сощурила огненно-желтый глаз и отвернулась от бесславно подыхающей среди собственной блевотины паршивой суки…
– Аррр! – вырвалось из горящих легких Грэйн, и ролфи с размаху саданула локтем назад. И глотнула бесценного, обжигающе-сладкого воздуха…
Бранд Никэйн с самого первого дня супружества говорил: «Бей первой!» и всегда наносил упреждающий удар по недругам. Иначе было нельзя, иначе в годы постоянных переворотов и заговоров им обоим было не выжить. Синтаф велик, но за высоким забором не отсидишься, и в крепкой башне не переждешь, чем кончится очередная кровавая драма. Ты или с тем, или с другими. Выбирай сейчас или умри. И он был трижды прав, потому что сомнения и колебания в итоге стоили Бранду жизни.
Аластар Эск, даром что всего лишь любовник, твердил: «Запомни, пощады не будет», ибо знал, о чем говорил. Сам-то он не ведал пощады – ни к себе, ни к другим.
А еще полторы тысячи лет проклятия, текущего в крови, взывали к незамедлительному отмщению мучительнице. Пока не очухалась, пока не ожидает нападения, пока сама дышит с трудом и сплевывает в песок кровавые сгустки.
Сейчас, сейчас… Ремень, которым были скручены руки Джоны, поддался на растяжение и легко соскользнул с мокрой кожи.
«Если ты валишься с ног, если сил осталось только на вдох и выдох, значит, ты должна ударить в промежутке между вдохом и выдохом, – каждый раз повторял Бранд. – Забудь о том, что ты – женщина, дерись как мужчина. Меня может не оказаться рядом, чтобы защитить и спасти».
«Помни, ты – женщина. И не забывай – у тебя дети, – без устали напоминал Аластар. – Ты должна жить!»
Как же слабому не послушаться опытных и сильных? Как женщине не повиноваться мужчинам?
Джона метнулась к стоявшей на четвереньках эрне и набросила ей ремень на горло. И что есть силы потянула, надеясь разом покончить с ролфи и с угрозой отправки на Ролэнси. Девушка захрипела…
«Еще! Еще чуть-чуть! Совсем немного. Ну же?! Умирай, эрна!»
«Ах ты, гадюка подколодная! Ты что же это делаешь? Ты со спины напала!»
Пращур искренне возмутился подобным вероломством.
«Заткнись, предатель! Я еще с тобой разберус-с-сь», – посулила Джона.
Жареный пес, дохлый уже много столетий, которого она считала своим… э… родичем и соответственно относилась, не удосужился предупредить о том, что ролфи заметила побег. Специально! Предал! Обманул доверие! Скотина!
А бешеная ролфийская сука не желала душиться, пришлось даже коленом в спину упереться. Умри, эрна!
– А-р-р-р-р! Г-р-р-р!
Неожиданно для Джоны ее полуживая жертва встрепенулась и, всадив со всего маху локтем под ребро душительнице, заставила ту ослабить хватку. Затем эрна попыталась стукнуть затылком графиню в лоб. Удар пришелся по скуле, а не по переносице, но тем не менее Грэйн умудрилась стряхнуть со спины почти невесомую шуриа.
Они катались по мокрому песку, царапаясь и кусаясь, словно бешеные кошки. Точнее, лишь Джона пустила в ход зубы и когти, пытаясь дотянуться до глаз ненавистной ролфи. В отличие от синтафской аристократки девушка-офицер драться умела отнюдь не по-бабьему – каждый ее ответный удар кулаком выбивал из леди Янамари жизнь. Но Джона не сдавалась. Отчаявшись причинить сопернице хоть какой-то ощутимый вред, она впилась зубами, точнее, вгрызлась в плечо эрны. Метила, конечно, в горло, но промахнулась. Под острыми резцами плоть заскрипела прилипшим песком.
«Загрызу!»
Толстая коса, которая прежде только мешала, вдруг превратилась в оружие – в хлестнувшую ролфи по лицу и глазам толстую плеть.
«Дай мне только добраться до горла…»
В этот момент эрна Кэдвен окончательно пришла в себя. Она резким борцовским движением оттолкнула от себя взвизгнувшую шуриа. И одним-единственным коротким ударом в солнечное сплетение выбила дух из тщедушного тела леди.
– Тварь! – прохрипела Грэйн, безжалостно добавив шуриа сапогом в живот. – Тварь ползучая! Гадина!
Проклятая коса влетела прямо по глазам, поэтому ролфи слепо щурилась и била наугад, лишь по мягкому хрусту и хеканью жертвы определяя, что попадает, попадает… Н-на!
– Со спины, подлая! Гадюка! Убью!
Ее кошмар, ее самый страшный и тайный кошмар – позорная удавка в темноте, отвернувшиеся боги, конец, конец всему… – едва не стал явью, и воплотила его эта жалкая, эта шуриа!
Вполне возможно, что озверевшая ролфи и впрямь забила бы пленницу ногами, ведь графиня, прямо скажем, не похожа была на сослуживиц Грэйн ни статью, ни силой, а драки в женской казарме частенько заканчивались неделями в лазарете даже для них, но… Шуриа спас не приказ Священного Князя – бешенство застило Грэйн все, даже отблески памяти о воле Хозяина. Третью спасла ее же коса. Волчья зелень взгляда ролфи зацепилась за эту толстую черную косу – и волчица остановилась мгновенно, не доведя удара. Нельзя. Не моя. Хозяина. Нельзя.
– Проклятая… – выдохнула ролфи, остывая. Шуриа корчилась на земле, тонко скуля, но покорности в ее поганых змеиных глазках не было. Как и страха. – Нет, – просипела Грэйн, задыхаясь от бешенства и боли в горле. – Не убью. Нельзя.
Зато можно было сделать кое-что другое. То, что вполне заслуживала непокорная тварь, из пленницы окончательно ставшая добычей. Ролфи придавила Джоэйн коленом, грубо ухватила за косу и в несколько движений скейна отпилила ей волосы по самую шею. Именно так в далекой древности, когда ролфи еще владели рабами, поступали с военной добычей ее предки. А потом, чтоб та накрепко затвердила урок, перевернула ее, перекинула через колено и от души стеганула ее же косой по сверкающей в прорехи заднице. Раз и еще раз. И еще.
От боли Джона не могла даже пальцем пошевелить, не то чтобы воспротивиться этому очередному издевательству. К тому же «добрая ролфи» так давила на грудь, что графиня Янамари не столько сожалела об утрачиваемой косе, сколько радовалась каждому удачному вдоху. На издаваемые ею стоны и зубовный скрежет эрна реагировала крайне равнодушно – она даже ухом не повела. До тех пор, пока не перепилила всю косу до последнего волоска.
Наотмашь стегать хрипящую жертву зажатым в кулаке трофеем было подло и недостойно. А еще крайне оскорбительно.
«Я убью эту суку! Мои волосы!»
«Да чего ты орешь? Отрастут твои волосы. А то еще, чего доброго, пока доберемся до Ролэнси, блохи… прости, вши заведутся…»
«Блохи?! У меня? Вши?!»
От одной только мысли, как по ней будет прыгать всякая погань, которой наверняка кишит шевелюра ролфийки, Джона натурально взбесилась. Так уж сложилось, что в детстве она могла только прятаться от сводных братьев и сестер, не смея даже помыслить о достойном отпоре. Хотя… однажды сестрице Хэвин досталось по уху отцовской тростью. За сей достойный саги подвиг Джойана была выпорота и посажена в кладовку на три дня на хлеб и воду. С тех времен по-настоящему драться ей не приходилось. Остается только гадать, откуда на ум пришли все эти подлые приемчики, ибо привычки ходить на базар и наблюдать за ежевечерними битвами торговок за леди Янамари тоже не водилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});