— Горцы народ горделивый и держатся с достоинством, — сказала она. — Они такие сильные и такие верные.
Альберт соглашался с ней. Он часто уходил на рыбалку и возвращался в хорошем настроении, если улов оказывался богатым, и предпочитал молчать, если поймать ничего не удалось.
— И спрашивать не нужно! — весело кричала Виктория. — Все видно по вашему лицу.
Бывая в горах, Альберт всегда чувствовал себя гораздо лучше. И климат ему подходил. Возможно, он не так часто простужался бы зимой, если бы все время жил в сельской местности.
— Зима здесь будет довольно суровой, — напомнила она ему, но Альберт привык к студеным зимам Германии и сказал, что озеро, вероятно, замерзнет и он с удовольствием бы покатался на коньках.
— Мне никогда не забыть крестины Киски, когда вы катались на пруду у Букингемского дворца. Вы помните?
Еще бы не помнить, как под ним треснул лед, а сам он оказался в ледяной воде.
— Так сильно я еще в жизни не пугалась, — сказала королева.
— Но вы оказались очень смелой, любовь моя, — сказал Альберт. — Не то что ваши фрейлины, которые чуть не ударились в истерику.
— Я так тревожилась за вас. Я думаю, с тех самых пор и пошли ваши простуды. Вы простуживаетесь по нескольку раз за зиму.
— За городом я был бы здоров.
— Катались бы на коньках? — спросила она, смеясь. — Я бы не возражала, будь при вас кто-нибудь из этих милых горцев. Джон Браун, например, прекрасный молодой человек. На него вполне можно положиться.
Альберт не возражал. Он задумчиво заговорил о жизни в горах и о том, как бы ему хотелось вместе с нею проводить здесь гораздо больше времени.
Увы, это было невозможно. Ирландия опять вызывала немалое беспокойство. Неурожай картофеля принес мор и разорение. Слушая рассказы о лишениях людей, королева плакала: нищета была такая, что у многих не на что было купить гробы и они просто закапывали умерших, порой даже не найдя материи для савана.
Но не меньше потрясали ее рассказы об убийствах лендлордов.
Однажды, когда она ехала в карете по Конститьюшн-Хилл, ирландец по имени Уильям Хэмилтон выхватил револьвер и прицелился в нее. Его схватили, и, хотя револьвер его, как оказалось, был не заряжен, ему дали семь лет каторги.
Однако даже это покушение не заставило ее отказаться от запланированной поездки в Ирландию.
Совершенно неожиданно визит прошел успешно. Ирландцы, совсем недавно находившиеся на грани революции, почувствовали, что их сентиментальные сердца растаяли от искреннего сочувствия к ним маленькой королевы.
Вскоре после возвращения королевы домой пришла добрая весть из Индии. Пенджаб был принят в состав Британской империи, и магараджа, желая продемонстрировать свое громадное уважение к королеве, которую он признал своей правительницей, подарил ей бриллиант кохинор.
— Такого красивого камня я еще в жизни не видела, — сказала королева. Она показала его детям. — Но самое главное — это то, в честь чего его подарили.
В мае, за несколько недель до своего тридцать первого дня рождения, королева родила еще одного ребенка, мальчика. Альберт ликовал, а королева, кое-как выкарабкавшись из апатии, которая у нее всегда следовала за родами, радовалась вместе с ним.
Спустя два-три дня детей привели посмотреть на младенца, которого королева держала на руках.
Альберт сказал, что все дети должны встать на колени и возблагодарить Бога за то, что он благословил их еще одним братом. Как потом сказала Альберту королева, трудно было сдержать слезы при созерцании столь трогательной сцены.
Альберта очень увлекла перспектива предстоящей международной промышленной выставки в Гайд-парке. Ведь она, говорил Альберт, пойдет на пользу промышленности, даст работу многим людям, она принесет стране только благо. Правда, потребуется приложить немало усилий, примерно с год уйдет на подготовку, зато о ней будет говорить вся Европа, ее запомнят как величайшее событие.
Милый Альберт, он был возбужден, как малое дитя. Он пригласил Пэкстона, известного архитектора, и они стали думать, как им построить большое здание из стекла — нечто вроде оранжереи, только много-много больше. Этот стеклянный дворец должен был стать центром выставки.
Королева разделяла энтузиазм мужа и считала, что это дело стоящее. «Если бы министры, — думала она, — могли заниматься чем-нибудь подобным вместо того, чтобы спорить до хрипоты из-за всякой чепухи».
Однако они устроили спор даже из-за этого проекта, пытаясь его отменить. Альберт и его комитет приняли решение провести выставку в Гайд-парке, а некоторые члены парламента стали категорически возражать против этого. Бедный Альберт пришел в отчаяние, когда против выступила и «Таймс».
— Это же просто безумие, — стонал Альберт. — Если нас не пустят в парк, все наши усилия пойдут насмарку.
Однако тут произошло такое ужасное событие, что не только королева, но и Альберт даже думать забыли о выставке.
28 июня, когда сэр Роберт Пиль ехал по Конститьюшн-Хилл, его лошадь вдруг чего-то испугалась и сбросила его наземь. Он так сильно разбился, что и пошевельнуться не мог, а потому лежал на дороге без движения, пока его не заметили какие-то проезжавшие в экипаже люди. Они остановились рядом и, узнав его, отвезли домой, на Уайтхолл-Гарденс.
Там его положили на диван в одной из комнат внизу, где он через четыре дня скончался.
Королева расстроилась донельзя.
— Он все же был великий человек, — сказал Альберт. — Я никогда не забуду, что он сделал для меня тогда, когда меня так упорно отказывались понимать.
Королева с сожалением вспоминала о тех днях, когда она боялась, что сэр Роберт вот-вот сменит лорда Мельбурна. Она относилась к нему, разумеется, несправедливо, называла его «учителем танцев». Ах, как же она была глупа! Она смотрела тогда на лорда Мельбурна с обожанием, поэтому любой, кто пытался занять его место, неизбежно выглядел в ее глазах чудовищем.
Она написала сочувственное письмо убитой горем леди Пиль, выражая свое соболезнование. Сколько же печальных событий за последнее время! Два года назад умерла бедная тетя Софи; тетя Глостер явно тронулась умом и стала вести себя очень странно: на крестинах маленькой Луизы она забыла, где находится, и, встав с места посреди службы, подошла к королеве и опустилась перед ней на колени. Она едва сумела уговорить тетю Глостер вернуться на место, но присутствующие не могли этого не заметить. А теперь еще заболел дядя Кембридж, и казалось весьма вероятным, что он уже долго не протянет. Все дяди и тети постепенно оставляли этот мир, опадая с древа жизни, как сухие листья. Пришла печальная весть из Бельгии: дорогая тетя Луиза столько пережила, когда ее королевской родне пришлось бежать из Франции, что заболела неизлечимой болезнью. При этой горькой новости Виктория чуть и сама не заболела, ибо жену дяди Леопольда она любила больше всех остальных теток и дядьев.