— Госпожа, — надежды не оправдались. Мальчишка вскидывает голову. Глаза подозрительно блестят. Он плакать не собирается? — Госпожа полагает, что я хочу её отравить?!
Что?! От удивления даже чуть отступаю назад. Если он так все будет толковать…. Я с ума сойду! И чем скорее — тем лучше. А что, буду тихой мирной сумасшедшей. Не надо думать ни о дипломе, ни о политике драконьих родов, ни о дедушке. Хорошо то как! Мечты, мечты….
Что-то ни о том я думаю. У меня сейчас сильфенок рыдать будет, а я…
— Отравить? С чего ты взял? — холодно, спокойно, задумчиво.
— Но вы сказали, что не будете есть прежде меня…, - о, кажется, слезы сменяет растерянность. А затем злость, — Или Вы хотите узнать какие оскорбления я готов снести?
Оскорбления?! И где он их нашел?! Неважно. Значит, я пытаюсь его оскорбить?!
— Оскорбления, — скорее рычу, чем говорю, — О, ребенок вспомнил об этикете! Сколько тебе лет?!
— Тридцать восемь, — испугано выдавливает из себя Ачи.
На краю сознания мелькает изумление: я думала, он младше. Впрочем, о цикле взросления сильфов я тоже ничего не знаю, это для человека много, а, например, для эльфа — самое раннее детство.
— А мне больше сотни, малыш. И если ты считаешь меня сволочью способной морить голодом ребенка, то…, -мою отповедь прерывает испуганный крик:
— Нет, госпожа. Я не имел в виду ничего подобного. Простите меня, госпожа, — это синеглазое недоразумение падает на колени и запрокидывает голову. Что может означать обнаженная шея? Покорность? Готовность принять наказание? Без разницы. Он меня достал:
— Садись и ешь.
Ачи послушно садится за стол и начинает спешно уничтожать обед.
— И не давись, хорошо разжевывай, — все ещё раздраженно говорю я и подхожу к окну. Там ничего не изменилось: все те же шесть башен, вокруг просторного парка. Я в седьмой. Каждая украшена в цветах своей школы. Башня Жизни — изящный дворец из бело-розового камня. Смерти — чуть давящее сооружение черно-красных тонов с множеством острых углов. Школа Чувств сегодня похожа на начинающий распускаться бутон лилии. Оранжевы. Красивая иллюзия. Впрочем, как всегда. Разум завораживает причудливыми неровными поверхностями и окнами салатовых цветов. Основы — больше похожа на обычную сторожевую башню. Даже серо-сине-зеленый цвет стен напоминает об этом. Последняя башня — Вызов словно соединена их двух частей более изящной верхней и приземистой нижней в темно-синих тонах. Вот такой он — Магический Ассидский Лиарнский институт. Довольно мило.
— Я наелся, госпожа, — голос сильфенка испуганно дрожит.
Возвращаюсь к нем:
— Неужели? — скептически хмыкаю. На столе почти ничего не изменилось. Сильфенок сжимается, словно ожидая удара, — Если тебе не нравится здешняя кухня — скажи. Мы можем и до харчевни прогуляться.
Внимательно смотрю на мальчишку. Ох, ну что же мне с тобой делать, а? А тот молчит, словно подбирая слова. Лишь через эвел он, не поднимая на меня глаз, наконец произносит:
— Я не понимаю Вас, госпожа…
— Я тебя тоже, — чуть пожимаю плечами, — И я не знаю другого способа достичь взаимопонимания, кроме разговора. Или, может быть, проблема в языке? Я когда-то учила сильфийский, так что, не скажу чтоб хорошо, но думаю, можно поговорить и на нем.
Ачи удивленно поднимает на меня глаза и, разумеется, уже на родном языке, говорит:
— Изши хилэ саате ма линхе? — звенят в комнате шепотом ветра слова сильфенка. «Вы правда знаете мой язык?» Простой вопрос. И понятный. Без труда перехожу на эту речь:
— Правда. Так что тебе кажется не понятным? Или сначала объяснишь мне, почему не хочешь есть?
С чуть потерянной улыбкой, словно увидев настоящее чудо, отвечает:
— Вы… Ваше отношение ко мне…. Кем Вы меня считаете?
Растеряно моргаю. И как на это отвечать?
— И кем я могу тебя считать? — уточняю склоняя голову на бок.
— Кэлихес, алихес, салиахес, селита, — быстро перечисляет мальчишка.
Спешно вспоминаю, что это значит. В принципе, все эти слова можно перевести просто как «раб». Но, если кэлихес — это беспрекословное подчинение, порой удерживаемое и магией, то селита — наоборот подчинение скорее по духу. Селита не обязан подчиняться, если приказ ему кажется неразумным и вредным для хозяина. Алихес, скорее, можно перевести как дорогая игрушка. Раб, который должен не работать а развлекать хозяина в меру своих сил и возможностей. Подчиняться обязан, но имеет право просить не накладывать на него ту или иную обязанность. Салиахес, обычно, это раб-телохранитель, с достаточно большой свободой, но прямой приказ должен беспрекословно выполнить.
Ну и что из этого выбрать? Вроде, ближе всего алихес, но он для меня, все же личность, а не вещь. Да и развлечений мне и без него хватает. Хотя, кажется было же что-то ещё…. Селита, обычно, сильные воины, командиры отрядов, доверенных им господином. Им не становится первый встречный. И, если встречается подходящая кандидатура, то она проходит обучение и называется в это время…
— Эселит-э, — чуть с придыханием отвечаю, внимательно следя за реакцией Ачи. Сперва он чуть упрямо сдвигает брови, словно вспоминая что-то, а затем удивленно глядит на меня.
— Это старое слово, — задумчиво произносит он, — Сейчас о нем редко вспоминают…. Уверена ли госпожа, что правильно понимает его значение? Вы желаете научить меня быть Вашим Селита? И чему Вы желаете меня учить? Сражаться? Командовать войском? Вести переговоры? — с каждым предположением в голосе сильфенка звучит все больше удивления. Задумчиво прикрываю глаза, подбирая слова для ответа:
— Не совсем так…. Эселит-э подразумевает и наличие конечного состояния, о чем ты и толкуешь…. Но ведь мы говорили об… эмоциональной составляющей наших отношений. Это Салиахес можно учить так, как ты говоришь, а Селита…. Он одновременно и подчиненный и равный. И здесь тоже…. Ты сейчас не чувствуешь ни окружающий тебя мир, ни меня…. Не понимаешь, чего я хочу. Что можно, а что опасно…. И пока ты не научишься это понимать, ты должен подчиняться моим требованиям…
Замолкаю, не в силах подобрать слова, и смотрю на мальчишку. В синих глазах пылает изумление. Он потеряно шепчет:
— Эл-исе…, - хм, это, кажется, переводится как потерянное дитя или чужое дитя. И, вдруг, он продолжает на человеческом, — Вы назвали меня ребенком, по тому, что видите во мне дитя? Дитя чужой рас, заблудившееся в людском мире, не имеющее здесь своего места, да?
В последнем вопросе прозвучала необычайная надежда. И страх. Страх услышать «нет».
— Вроде того, — чуть пожимаю плечами, радуясь, что больше не нужно ломать язык об свистяще-шипящие звуки сильфийского, — Только вот я не любящий родитель, готовый простить чаду любую выходку. Так что не думай, что все так уж здорово.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});