Бывший комендант Геленджикского порта Николай Андреевич Кулик не так давно напомнил мне, как в первые дни существования Малой земли мы с ним обходили приготовленные к загрузке сейнеры и обнаружили на одном девчушку лет шестнадцати.
- Ты как сюда попала? - удивился я. - Где твои родители?
Ответил за нее шкипер сейнера:
- Наша она, мариупольская. Держим за повара. А где теперь родители неизвестно...
Первой мыслью было снять девчушку с опасного рейса, отправить хотя бы временно на берег. Но едва я заикнулся об этом, на глазах у нее выступили слезы.
- Не разлучайте меня с земляками, товарищ адмирал! Куда они, туда и я!..
Шкипер бросил на девушку одобрительный взгляд, и я скрепя сердце разрешил ей остаться на судне. Вообще-то напрасно разрешил. Подходя ночью к Мысхако, сейнер попал под сильный огонь, двое из экипажа были убиты, а девушка-повар ранена (на ее счастье - не тяжело) и получила ожоги при тушении возникшего на борту пожара. Утром ее списали уже не просто на берег, а в госпиталь.
Мотоботы, сейнеры, моторные шхуны постепенно приняли на себя основную тяжесть перевозок на Малую землю. Эту разнокалиберную армаду прозвали у нас тюлькиным флотом.
Тюлька - то же, что килька или хамса, словом, самая мелкая рыбешка, столь же невзрачная в сравнении с крупными обитателями моря, как и эти утлые суденышки перед большими кораблями. Но прозвище тюлькин флот не заключало в себе ничего пренебрежительного. Наоборот, оно звучало ласково.
Писатель Леонид Сергеевич Соболев (он провел у нас в базе несколько недель, чему я и обязан дорогим для меня знакомством с ним) любил потом рассказывать - с той абсолютной серьезностью, с какой он умел передавать смешные истории, - как некий интендант, командированный в Геленджик, разыскивал хозяйство командира Тюлькина, будучи уверен, что раз есть тюлъкин флот, должен существовать и морской начальник с такой фамилией.
Что ж, наверное, мог быть и такой случай...
Враг был еще очень силен, и мы чувствовали это каждый день. Но как самое характерное для весны сорок третьего года вспоминается общий подъем духа, общая воодушевленность. Люди жадно слушали передававшиеся по радио сообщения В последний час, в которых говорилось об освобождении все новых городов Ворошиловграда, Славянска, Сум, Ржева, Гжатска... И как ни обидно было, что у Черного моря наше наступление пока застопорилось, никто не сомневался, что скоро погоним врага и тут.
Моряки только что надели погоны. Новая деталь формы, изменившая привычный ее вид, поднимала чувство воинской гордости. Краснофлотцы еще нескольких черноморских кораблей и частей заслужили почетные черно-оранжевые ленточки морской гвардии. В числе этих кораблей был и славный тральщик Защитник, о котором я упоминал не раз. Жаль, не довелось его храброму и искусному командиру Виктору Николаевичу Михайлову собственноручно поднять на корабле гвардейский флаг: капитан-лейтенант, тяжело раненный при высадке подкрепления на Малую землю, лежал в госпитале.
В ряды черноморской гвардии вошел также наш 1-й артдивизион. Он был главной огневой силой Новороссийской базы, а роль первой скрипки в слаженном боевом ансамбле дивизиона принадлежала батарее капитана Зубкова. Поэтому на ее позиции, на Пенае, и вручалось майору Михаилу Васильевичу Матушонко гвардейское знамя.
К тому времени батарея Зубкова провела уже около трехсот пятидесяти боевых стрельб. Ее личный состав достиг рекордной для таких систем орудий скорострельности (исключительно за счет высокой выучки расчетов, потому что пушки не были автоматическими) и отменной точности огня. На пристрелку новой цели Зубков, как правило, не тратил больше трех-четырех снарядов
Справедливости ради следует сказать, что к славе пенайсних артиллеристов причастен и лейтенант Иван Белохвостов: его 840-я батарея, образованная из двух поврежденных в свое время и возвращенных в строй орудий с батареи Зубкова, стояла теперь рядом с ней. Но почти для всех эти соседние батареи были чем-то единым, и про огонь с Пеная обычно говорили: Бьет Зубков!
Враг не оставлял попыток уничтожить наши дальнобойные орудия, стоящие на этой выгоднейшей позиции. На Пенайский холм, перепаханный разрывами бомб и снарядов, обрушивались все новые удары. Боезапас и все снабжение доставлялись сюда только ночью. В светлое время артиллеристы вообще не выходили без крайней необходимости из укрытий. Они жили по своему особому распорядку: обед - в десять вечера, завтрак - перед рассветом, а дневную перекуску между тревогами называли ужином. Тут и камбуз никак нельзя было отнести к тыловому хозяйству: уже четыре кока батареи Зубкова были убиты на своем посту...
Но орудия, если и умолкали, то ненадолго. Ночью их ремонтировали, заменяли разбитые прицелы, заваривали пострадавшие броневые щиты. Все удары выдерживали командирская рубка и надежно защищенный боевой погреб.
Между прочим, хранилище боеприпасов, хоть это и не предусмотрено никакими правилами, иногда использовалось как клуб: где еще могли артиллеристы, например, послушать концерт? А дать им такую разрядку было важно. Да и сами артисты, навещавшие прифронтовую базу, горели желанием выступить на знаменитой батарее. В боевом погребе, сидя на ящиках со снарядами, артиллеристы слушали даже Аркадия Райкина, Рину Зеленую.
Пенайский холм с его несокрушимыми батареями стал для новороссийцев пусть не обидит такое сравнение севастопольцев - маленьким Малаховым курганом. А сами артиллеристы, называя его так, вкладывали в это и дополнительный смысл: ведь командовал ими подполковник Малахов.
День, когда 1-й артдивизион стал гвардейским, отметили хорошими ударами по врагу. Зубков и Белохвостов коротким огневым налетом разнесли подошедший к Новороссийску железнодорожный эшелон. Отлично провели очередные стрельбы гвардии старшие лейтенанты Челак и Давиденко.
Главной задачей всех артиллеристов базы была теперь поддержка войск на Малой земле. Малахов имел прямую связь с армейским командованием, которое указывало цели. На Мысхако работала группа наших корпостов.
Огневая поддержка малоземельцев включала и подавление неприятельских батарей, которые обстреливали идущие к плацдарму суда. Трудное положение на трассе перевозок заставляло требовать от артиллерийских командиров особой ответственности за действенность контрбатарейной борьбы. Считайте, что каждый потопленный противником мотобот - на вашей совести! - сказал я как-то командиру подвижного артдивизиона капитану И. Я. Солуянову.
Подавлением немецких батарей занимались и армейские ночные бомбардировщики. Они и береговые артиллеристы хорошо помогали друг другу, иногда даже без предварительной договоренности. Солуянов долго не мог - и за это его изо дня в день отчитывал Малахов - разделаться с одной вражеской батареей, которая ночами обстреливала наши причалы у Кабардинки из полуподвального этажа новороссийского портового холодильника. По батарее выпустили уйму снарядов, но ее защищали надежные стены. И вот командиру подразделения легких кочующих орудий, которые гасили вражеские прожектора, капитану Шкирману пришла однажды мысль - очередью трассирующих снарядов показать место батареи приближавшемуся бомбардировщику. Летчик догадался, что ему указывают важную цель, и удачно сбросил бомбы. Утром этот летчик специально приехал на попутной машине к нашим артиллерийским позициям, чтобы разыскать и поблагодарить того, с кем заочно познакомился ночью, Солуянов радовался за подчиненного. Но Малахов, верный своему правилу анализировать все критически, потребовал от командира дивизиона объяснений: А почему не додумались до этого раньше?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});