– И что, она его продает?
Гендельсон бросился навстречу высокому худому человеку, тот шел через двор быстрыми шагами, к нему тут же метнулись слуги.
– Уважаемый Занзир, – почти пропел Гендельсон слащавым голосом, – я, как и обещался, явился на этот раз с деньгами!
Занзир оглядел меня исподлобья, явно чувствуя, что я не совсем слуга и что барон привел меня неспроста. Был он не просто высокий, а очень высокий, из-за чего сильно сутулился. Мне понравилось его выразительное лицо, веселое, с такой же веселой злостью в глазах. И в то же время он был весь серый, словно осыпанный пылью, даже лицо и волосы серые, хотя он еще был молод, а седина еще не тронула волосы. Одежда, обувь и плащ – тоже серые, а когда он заговорил, я уже не сомневался, что и голос будет серым, бесцветным.
– Достаточно ли будет тех денег?
– Назови цену, – потребовал Гендельсон.
Дальше был бесстыдный торг с обеих сторон, от которого оба, казалось, получали немалое удовольствие. Гендельсону бы жить в мое время, а я, стыдно признаться, чувствовал к их торгу нескрываемое презрение, будто и впрямь рожденный в этом времени, да еще и в знатной богатой семье, где к деньгам учили относиться свысока.
Возвращались мы к своему постоялому двору на двух великолепнейших конях, а за нами шло еще по коню, куда погрузили необходимые в дороге припасы. Гендельсон остановился возле одной лавки, еще закрытой, на дверях огромный замок, постучал, не слезая с коня, потом все-таки слез, начал колотиться, словно пьяный в двери трансформаторной будки.
– Что там? – спросил я нетерпеливо.
– Здесь кое-что для дороги, – объяснил он. – Я еще вчера присмотрел…
Он оборвал себя на полуслове, глаза медленно стекленели. Щеки обрели желтый цвет, а нижняя челюсть отвисла. Опомнившись, Гендельсон подхватил ее с такой поспешностью, что зубы лязгнули, как стальной капкан на медведя.
Схватился руками за сердце, я уж подумал насчет кондрашки, но Гендельсон выхватил крест и с такой силой прижал к груди, что металлический панцирь заскрежетал.
– Что случилось? – спросил я с тревогой. Мои пальцы уже привычно опустились на рукоять молота. Я огляделся. Нигде никакого чудовища, дракона, вампира, дьявола, чистое утро, уже поднимается солнце, свет такой ласковый для нас и губительный для вампиров, зеленая травка вдоль домов. Впереди показалась молодая девушка, идет вприпрыжку, донесся ее тоненький голосок, что-то напевает беззаботное. Солнце весело играет ее рыжими волосами цвета осенних листьев.
– Сатана! – прохрипел Гендельсон. – Сатана!
Я быстро огляделся.
– Где?
– Да вот же… вон там!
Сам он страшился посмотреть в ту сторону, зажмуривался, отворачивался, будто сам был сатаной, а ему предлагали посмотреть на святое распятие. Я снова посмотрел, стараясь видеть в очертаниях воздушных масс недобрые тела, уловить нечто иное помимо льющихся солнечных лучей…
– Да ни фига там нет.
– Есть, – прошептал он. – Да не туда смотрите, сэр Ричард! Вон там…
Девушка шла в нашу сторону, веселая и беспечная. По моде этого города, в плотной кофте с длинными рукавами до самых кистей, грудь целомудренно скрыта целиком, но животик голый, нежный, девичий, хотя уже с милыми складочками. Из них пара валиков по бокам, так и тянет взяться за них, а то и укусить…
Широкий кожаный пояс, шортики – так бы я это назвал, очень короткие шортики, до предела короткие, но все же шортики, а не прозрачные трусики. Длинные стройные ноги, очень красивые, не ноги фотомодели, в которых только отточенная красота математики, а девичьи ноги с полноватыми бедрами, мягкой плотью, что укрывает мышцы, очень милые ноги молодой женщины, на которые так приятно смотреть… да, очень приятно смотреть… а еще бы и ухватиться за них…
Гендельсон застонал, отвернулся. На лбу выступили мелкие капли пота. Глаза стали отчаянные. Губы задвигались, творя беззвучную молитву.
– Э-э, – сказал я ошарашенно, – ты ее считаешь ведьмой?
Он судорожно кивнул, забормотал громче. Девушка уже проходила мимо нас, но не обращая внимания. Я медленно подал коня ей наперерез, улыбаясь во весь рот, но она все же испугалась, вздрогнула. Песенка оборвалась.
– Не пугайся, – сказал я дружелюбно. – Мы ничего плохого не сделаем. Впрочем, и хорошего – тоже… Идем себе мимо. Скажи… ну, какую погоду старики обещали на сегодня? А то нам сейчас ехать целый день…
Она слабо улыбнулась, я сидел смирно, чтобы не пугать, она поняла, улыбнулась шире. Солнце светило ей в спину, копна рыжих волос сияет по краям, как будто вокруг ее головы возник сверкающий нимб. Часть искорок сумела протиснуться глубже, блистают оттуда, как крохотные алмазы.
Гендельсон забормотал молитву. Она прислушалась, сказала с приятной улыбкой:
– Мне эти заклятия незнакомы. Но я, кажется, поняла, что вы хотите…
Я окинул ее взглядом с головы до ног, пробормотал:
– Да это нетрудно… Но вы не обращайте внимания. Мы в целом хорошие.
– Не то, – ответила она тихо. – Ваш друг прав… он маг?.. он увидел меня иной, верно?
Гендельсон судорожно кивнул. В его руке был крепко зажат крест.
– Он прав, – повторила она. – А его магия чересчур сильна… Я сделаю, как вы хотите, – приму свой истинный облик. Но потом вы уберите крест, хорошо?
В ее глазах были боль, стыд и глубокая тоска. Не знаю почему, но я сказал:
– Он уберет. Сэр Гендельсон…
С великой неохотой он понес крест обратно к груди, и тут лицо юной девушки расплылось, затрепетало, словно ветерок нагнал внезапные волны на тихую воду. Тут же они медленно успокоились… Мы застыли, потрясенные. Перед нами стояла женщина лет пятидесяти. Или чуть старше. Гордое красивое лицо в мелких морщинах, небольшие мешки под глазами, морщинки на переносице, коричневая от солнца кожа. Шея в грубых морщинах, седые волосы гладко зачесаны назад. Красивое аристократическое лицо.
Я сказал охрипшим голосом:
– Но… зачем?
– Разве вам еще не понятно? – спросила она низким голосом зрелой женщины. – Ваши жены меня бы поняли сразу.
– Но зачем? – повторил я. – Вы – прекрасны! Именно сейчас – прекрасны.
Она перевела взгляд на Гендельсона. Тот молча поклонился. Она с удивлением смотрела то на него, то на меня, потом, спохватившись, сказала пару слов, лицо задрожало, через мгновение перед нами на ее месте возникла прежняя юная красотка с шаловливыми глазами. Но сейчас в ее взгляде была неуверенность, даже страх.
Рука Гендельсона метнулась было к нательному кресту, но остановилась на полдороге. Женщина улыбнулась, руки у груди в жесте благодарности, пошла мимо, все убыстряя и убыстряя шаг.
Я чувствовал горечь утраты. С ее силой, умом и настойчивостью, что так ясно читаются в ее лице, могла бы стать Гипатией или Склодовской-Кюри, но все силы и талант употребила на… на что? Да, наверное, мужчинам это не понять.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});