То же самое было и в восточном промышленном районе. Инспектор эльзасских мануфактур Лазовский в последние годы старого режима употреблял усилия, чтобы довести ткачей этой провинции до той степени совершенства, на которой стояли ткачи соседней Швейцарии [60]. А между тем Эльзас, подобно Пикардии, Камбрези, Эно, Фландрии, принадлежал к числу тех провинций, которые считались наиболее высоко стоящими по качеству полотняного производства.
4. Единственная отрасль текстильной промышленности, в которой Франция считалась стоящей выше остальных наций, была выделка шелковых материй, и нередко в беглых характеристиках судеб шелковой промышленности можно натолкнуться на замечания вроде того, что механические усовершенствования в этой отрасли были в ходу уже с конца XVIII столетия; в подтверждение приводятся имена двух изобретателей — Жаккара и Вокансона.
Что касается Жаккара, то его станок был изобретен в 1801 г. (23 декабря 1801 г. изобретатель взял патент). Только с 1809 г. в Лионе стали понемногу распространяться эти механические приборы. Ни о малейшем влиянии этого изобретения на шелковое производство в эпоху революции, следовательно, не может быть и речи (хотя, по преданию, первая мысль об этом станке пришла Жаккару в голову еще в 1791 г.). Не нужно забывать, что, по мнению французских же техников, машина Жаккара вообще только после того, как (уже при Реставрации) она побывала в Англии и была весьма существенно изменена и усовершенствована, получила серьезное практическое значение [61].
Остается «машина Вокансона», как ее называют документы. Бесспорно, что уже в 1770-х годах изобретение Вокансона было не только известно, но и пользовалось признанием и почтением. Тем не менее оно отнюдь не могло повлиять на изменение в организации шелкового производства. Усовершенствования, внесенные Вокансоном в дело обработки шелка, были направлены к достижению более тонкой шелковой пряжи, но они отнюдь не могли повлиять в том или ином смысле на положение рабочего класса, не могли, например, вызвать сокращение спроса на рабочие руки, как это произошло уже в начале XIX в. после распространения машины Жаккара.
Что изобретения Вокансона с этой единственно тут нас интересующей точки зрения не имели социального значения, явствует, между многим прочим, из категорического утверждения инспектора мануфактур Holker’a, который говорит, что механические орудия Вокансона действуют крайне медленно, до такой степени медленно, что «рутинным способом» можно работать в три раза быстрее [62].
Ничуть не ускоряя производства, это изобретение нисколько и не удешевляло его. Машина Вокансона совсем не имела значения в смысле удешевления труда. В 1775 г. инженер Перрон заявлял публично, что при свободной конкуренции крупному фабриканту шелка никогда не выдержать конкуренции мелких, ибо последним производство обходится дешевле, и напрасны поэтому всякие вспомоществования со стороны правительства крупным предприятиям [63]. Это — особенно интересное признание именно потому, что автор стоит всецело на стороне крупных фабрикантов и с хвалой говорит о машине Вокансона (с точки зрения усовершенствования выделки шелка).
Совершенно отдельно от этих попыток стоит история введения цюрихских станков в ленточном производстве. Тут дело не ограничилось административной перепиской и единичными экспериментами. В конце 1760-х годов в город Сент-Этьен (в лионской области) переселился из Швейцарии Фридрих Гауссер. Он привез с собой так называемые цюрихские станки (les métiers à la zurichoise), которые сильно удешевляли фабрикацию лент: в среднем на таком стайке один человек мог выработать столько, сколько 9 человек, работающих без этого станка. К началу интересующей нас эпохи станки так усовершенствовались, что, по некоторым показаниям, они могли заменить 19–20 человек (и более) каждый. Гауссер обучил работе на станках первых французских рабочих, а вскоре эти станки приобрели широкое распространение, как в двух главных центрах этой отрасли производства — Сент-Этьене и Сен-Шомоне, — так и в Лионе, в Париже и др. [64]
Правительство отнеслось к этому нововведению в высшей степени сочувственно и с 1772 г. до 1782 го выдавало даже по 150 ливров вознаграждения за каждый новый станок, пущенный в действие. Но ввиду громадного сокращения числа нужных для производства рабочих рук рабочие-лентовщики подняли ропот и даже стали разбивать эти станки (к сожалению, наши документы ничего не говорят ни о точной дате, ни о месте этих рабочих бунтов) [65]. С другой стороны, против новых станков восстала и цеховая организация, увидевшая опасную конкуренцию и новшество, несовместимое с основами цеховой жизни. Возник процесс между цехом лентовщиков и владельцами новых станков; сначала выиграл дело цех, но потом вследствие вмешательства правительства, благоприятствовавшего изобретению, станки утвердились окончательно [66]. В начале усматриваемого периода их насчитывали около 3 тысяч штук, и как власти, так и рабочие полагали, что главным образом производство лент сосредоточивается (и чем дальше, тем все более) в руках владельцев этих механических станков, уничтожение цехов, конечно, еще ускорило этот процесс.
Так обстояло дело к тому времени, когда сбыт лент вместе со сбытом других предметов роскоши стал быстро падать. Немудрено, что если еще до революции рабочие в этом (и только в этом) производстве почувствовали реальную опасность для себя от введения механического производства, то в эпоху упадка сбыта (именно предметов роскоши), в эпоху обострившейся безработицы, они опять вернулись к наболевшему вопросу и пытались (конечно, совсем безуспешно) избавиться от грозной конкуренции станков. Но об этой попытке у нас будет речь, когда мы будем рассматривать общее состояние рабочего класса и отдельные проявления рабочего движения в эпоху, предшествовавшую максимуму. А пока нам нужно было лишь оттенить, что там, где механическое производство в самом деле получало реальное значение и начинало влиять на экономическую жизнь, рабочие еще при старом режиме пытались противодействовать, и точно таким же способом, как это (в грандиозных размерах) делали рабочие английские. После всего, что было сказано о шерстяном, бумагопрядильном, полотняном и шелковом производстве во Франции, мы совершенно не вправе удивляться, что за весь рассматриваемый период во Франции не было, за ничтожными исключениями, проявлений движения рабочих против машин. Скорее было бы удивительно другое, была бы удивительна сколько-нибудь упорная борьба против врага, не подающего почти никаких признаков жизни [67].
5. Если от текстильной промышленности перейдем к железоделательной и сталелитейной, то и здесь найдем свидетельства современников о решительной отсталости французской техники не только от английской, но и от немецкой. Мало того, не говоря уже об Англии и германских странах, и северные державы — Россия и Швеция — являются опасными конкурентами Франции. Специалисты в конце XVIII в. не считают нужным скрывать от правительства, что в железоделательной технике французы совсем не стоят выше шведов и русских [68], и они требуют воспрещения ввоза железных изделий из Швеции и России, прямо заявляя, что русский и шведский ввоз может совсем погубить эту ветвь национальной индустрии [69]. Конечно, развитие этой отрасли промышленности задерживалось и тем, что во Франции не было такой превосходной руды, как шведская, русская, штирийская. Но, помимо того, не хватало и технических знаний.
Отсутствие во Франции хороших сталелитейных мастерских всегда озабочивало французское правительство. Еще при Людовике XV Трюден посылал в Англию эмиссаров с тайным поручением выведать технические секреты, касающиеся изготовления стали. Еще за три с небольшим года до революции владелец кузнечной мастерской в Perollzet (в Дофине), человек, желавший попытаться завести усовершенствованную сталелитейню во Франции, считал себя вправе просить у правительства денег на поездку в Германию для изучения этого дела [70], и правительство весьма деятельно и с большими затратами поддерживало его [71].
Из этих попыток и стараний выведать секреты, касающиеся сталелитейного дела, долго ничего не выходило [72], и к началу революции во Франции собственно существовала одна большая сталелитейня (в Амбуазе), но и она была весьма и весьма далека от совершенства: плотники, которым (в 1788 г.) давали на пробу стальные орудия, вышедшие из этого заведения, заявляли, что немецкие лучше; а иными инструментами и вообще невозможно было пользоваться [73]. Инспектор мануфактур Браун докладывал интенданту торговли Толозану (в том же 1788 г.), что Sanche, один из совладельцев сталелитейни, обманул своих компаньонов, а те вознаградили себя, обманывая публику [74].